И вот этот Гурген с автомойки это «что-то» чинил, за недорого. Потому что по гарантии у Шкоды уже вышли все сроки. А в авторемонтном салоне Шкода обошлась бы Семену Алексеевичу как распоследняя Шкода, в смысле, в круглую копеечку.

И вот Семен Алексеевич туда шел, и поскольку ветер со снежными колючками воодушевленно плевался ему в лицо, Семен Алексеевич замотался шарфом до носа, а на глаза опустил козырек. И так он шел себе и шел…

Проклиная все на свете.

И зиму, и дороги, и правительство, и жену; разгильдяя сына, и повышенные тарифы на водоснабжение и свет, и падение рубля, и начальника отдела регулирования, и…

Короче, Мешочкин проклинал все, что удавалось припомнить…

А припомнив, проклясть.

И так он шел и шел.

Топал-топал, и вдруг хрясь! И провалился в раскрытый канализационный люк.

«Ничего себе!» – подумал Семен Алексеевич, как только немного пришел в себя от падения, и огляделся вокруг…

Вокруг царила гулкая и глубокая колодезная тишина. Над головой Семена Алексеевича ледяная ночь распростерла свое таинственное крыло.

В смысле, в распахнутый канализационный люк было видно, как ветер рвет в клочья на небе тучи. Из туч в канализационный колодец сыпался сухой и холодный снег.

Что-то капало.

Что-то шуршало во тьме.

Канализационные потоки булькали в трубах. Что-то выло за решетками сливных отсеков.

Семен Алексеевич поднялся с колен, кое-как отряхнулся и, задрав голову к небесам, завопил…

«Аааааааааааа!» – завопил он, призывая на помощь живых, а небеса в свидетели своего несчастья.

Но этот призыв остался без ответа. И вопль несчастного Мешочкина, отразившись от колодезных стен, вернулся к самому Семену Алексеевичу гулким эхом.

Семен Алексеевич попрыгал, подрыгал ногой, собирая силы для нового крика, как вдруг над головой его раздался душераздирающий скрежет, и крышка люка задвинулась.

…

В наступившей тишине было отчетливо слышно, как кто-то расхаживает сверху, поскрипывая снежком.

Кто-то насвистывал.

«Эй!» – крикнул Семен Алексеевич.

«Я тут!» «Помогите!» «Спасите!» «Караул!»

«Я тут!» «Я тут!» «Я…» – кричал и топал Мешочкин.

Но что-то скрежетнуло (вероятно, кто-то повернул на крышке люка замок).

И наверху стихло.

Семен Алексеевич захлопнул рот.

Стемнело. То есть на дне канализационного люка сделалось так темно, что (ну, в общем, сами понимаете как).

Тьма сгустилась над миром, и силы зла таращились на беднягу из-за решеток канализационных сливов.

Семен Алексеевич в панике полез в карман. И, с облегчением нащупав зажигалку, чиркнул колесиком.

Колесико чиркнуло, высекло искры. Пламя не загорелось.

«Черти что!» – искренне сказал Семен Алексеевич, и ему показалось, что за левым плечом его кто-то мерзенько захихикал.

«Где-то должна быть лестница наверх!» – сообразил наконец несчастный и в полной темноте протянул руки к стенам, чтобы нашарить лестницу…

Но…

О, Ужас! В канализационном колодце не было стен.

Ни справа, ни слева, ни впереди, ни сзади Мешочкина, ни единой стены. Просто шаром кати.

Только непроглядная, непролазная тьма.

Что было делать?

Вы вот что бы сделали, на месте героя? И мы не знаем.

Во всяком случае, в месте, куда угодил Семен Алексеевич, оставался пол.

И по этому полу, невидимо и неведомо куда, без всякого света в конце туннеля, какой нам обещают экстрасенсы, колдуны, маги и пр. мошенники, Семен Алексеевич пошел.

Он шел и шел.

Шел.

Топал и топал.

И не было ничего вокруг Семена Алексеевича, кроме пола у него под ногами.

Так Мешочкин шел тридцать лет и три года. Временами он, конечно, сдавался и сворачивался на полу калачиком.

Есть в темноте было нечего.

И тридцать лет и три года Семен Алексеевич не держал крошки во рту. Его мучила жажда. Но пить из канализационных труб он не мог. Потому что в этом страшном месте и труб тоже не было.

Ничего не было. То есть абсолютно. Темнота и Мешочкин были. А более, как мы уже сказали, ничего.

Тем временем там, наверху, все давным-давно позабыли Семена Алексеевича. Жена его продала квартиру и уехала жить в Австралию, к сыну.

Шкода ржавым мятым горбом лежала на свалке. Гаражное товарищество «Москвич» снесли.

И на его месте выросло многоуровневое, сверкающее светонепроницаемым стеклом здание паркура.

Люди полетели на Марс.

Марсиане полетели к людям…

(Словом, много чего успело произойти, пока Мешочкин бродил по канализационной тьме тридцать лет и три года…)

И вот, спустя эти самые тридцать три года, тоже примерно в ноябре, над поседевшей головой несчастного Мешочкина раздался небесный скрежет и люк отодвинули.

Мешочкин увидел небо. В небе меж тем все осталось, как было.

По-прежнему хмурый ноябрьский ветер рвал в клочья тучи, из туч сыпались пригоршни колючего сухого и холодного снега…

Но как же было хорошо, как прекрасно было там…

Наверху!

Улыбаясь, старик Мешочкин подошел к колодезной стене, ухватился за ржавую лестницу, поставил ногу на ступеньку, с облегчением вздохнул и…

Проснулся.

В восьмом часу вечера 4 февраля, в лифтовой кабинке дома № 24 корпус 4 по Хорошевскому проспекту схватился за пуговицу пальто и, оторвав ее с корнем, умер, как не бывал, один Семен Петрович Курочкин.

Бедняга умер от потрясения, он был сражен насмерть тем фактом, что забыл купить в магазине «Полушка» батон нарезного.

Вот какие простенькие штукенции приводят иной раз человеческое существо к бесславному и бессмысленному концу.

Семен Петрович Курочкин был человек весьма обстоятельный и разумный. Он никогда никуда не опаздывал, нигде ничего не забывал и не забывал ни о чем.

Его жена могла ему полностью довериться, быть в нем уверенной и поручить ему (например) купить некоторые продукты (по списку); повесить картину, отправить письмо (и все жизненное прочее, по обстоятельствам).

Семен Петрович вовремя платил за квартиру, держал сбережения в государственном банке, не покупал лотерейных билетов (и его никак нельзя было в том соблазнить), и даже новогодняя елка не стояла ни разу у них с женой до 23 февраля. Тем более не стояла елка до международного женского праздника.