Где-то далеко, в глубине коридора, показалось размытое пятно света. Али слышал шаги, но замолчал и открыл глаза только тогда, когда почувствовал на своем лице свет от факела.

Чиж и Вернигора присели рядом с ним.

Али посмотрел на их расстроенные лица, снова закрыл глаза, с минуту помолчал и опять тихо запел.

– Что это у тебя песня эта никак не кончится? – поежившись у стены, проговорил Чиж. – Хоть сказал бы, про что она. Язык ваш я вроде знаю, а всего никак не разберу.

Али, не открывая глаз, перевел:

– «Станем мы просить – они не пустят, станем кланяться – не проводят нас. Пусть покажутся храбрецы. Если сегодня кто умрет, то имя его останется в памяти людской. Смелее, молодцы! Кинжалами дерн режьте, стройте стену. Кого голод одолеет, пусть ест лошадиное мясо. Кого жажда одолеет, пусть пьет лошадиную кровь. Кого рана одолеет, пусть сам ложится в стену. Под себя бурки постелите, на них порох насыпьте. Если кто робко будет драться, то пусть его любимая умрет!»

Черкес замолк.

Чиж и Вернигора сосредоточенно смотрели перед собой.

– Не думал я, что умру, как червь, – сказал Али.

Новое пятно света заплясало в коридоре. Двигалось оно быстро. Пластуны привстали. Кто-то не шел, а бежал по коридору.

Вскоре раздался голос Кравченко:

– Федя, Емельян, вы тут?

– Одной ногой тут, а вторая уж на том свете, – сказал Чиж, тяжело поднимаясь на ноги.

– Идите со мной, Григорий Яковлевич кличет. Али Битербиевич, пойдем.

– Нашли чего? – спросил Вернигора.

– Там что-то вроде двери, – ответил Кравченко.

– Крепкая? – с оживлением осведомился Чиж.

– Сейчас сам увидишь. Этого пока оставьте, – проговорил Чиж и кивнул на Слейтера, который часто и тяжело задышал вдруг на своих носилках.

Квадратная комната от пола до потолка была расписана фресками, на которых люди в средневековой одежде жили своей далекой жизнью. Они играли в какую-то странную игру, перекидывали друг другу большой кожаный мяч, охотились, пели. Всадник на огромном черном коне, обернувшись в седле, смотрел на пластунов. Он словно охранял прямоугольник каменного блока, похожего на дверь.

Пластуны упирались в одну из его сторон, пот лился по их лицам и шеям, на руках вспухли вены.

– И-и ах! – командовал Биля. – И-и ах!

Но каменная дверь стояла неподвижно.

– Стой! – сказал есаул, и пластуны в изнеможении осели около стены.

Биля поднял факел и пошел вдоль фресок, встречаясь глазами с мужчинами и женщинами, которые умерли сотни лет назад, а может быть, вообще существовали только в воображении художника.

Пройдя все три стены, Биля снова приблизился к каменной двери. Вполне возможно, что за ней их ожидала жизнь. Еды у казаков не осталось. Им больше некуда было идти.

Старый итальянец стоял вполоборота к есаулу. Рука его была поднята и сжата в кулак. Он оценивающе смотрел на Билю и, кажется, улыбался.

– Федор! – позвал есаул.

Чиж тут же подошел к нему и услышал:

– Дай свой кинжал.

– Который?

– Плакиды.

Чиж вынул из ножен стилет и отдал есаулу.

Биля аккуратно расчистил кончиком лезвия пыль и штукатурку там, где рука старика на фреске словно что-то держала. Потом он одним сильным движением вогнал стилет в стену. За ней что-то загудело. Девушка, застывшая в танце, вдруг поплыла назад и остановилась. Биля подошел к ней и тихонько толкнул в плечо. Каменный блок с визгом повернулся.

Прямо за ним круто вверх уходила лестница, высеченная в скале. Пахнуло запахом моря. Теплый ветер положил пламя факелов.

Али и Кравченко тащили носилки со Слейтером вверх по лестнице. Она выходила в подвал небольшой старинной башни. Через обвал в своде было видно, как стремились вверх ее стены. Какие-то птицы завозились на остатках перекрытий. Порыв ветра снова пробежал сквозь осыпавшиеся окна и закачал полынь, пробившуюся через камни пола.

Биля и Кравченко стояли около фресок, почти стертых временем. На одной из них в желтый берег врезалась бухта Балаклавы. Черные штрихи румбов пересекали море.

– Чудеса просто, Григорий Яковлевич! – сказал Чиж. – Я уж приготовился помереть без покаяния.

– Подождать бы еще радоваться. Вот где мы теперь находимся? А каяться казаку некогда. Его грехи вражья кровь чистит.

– Ножичек мой всех нас спас.

– Да, ножик, что и говорить, пользительный, – заметил Кравченко, наконец-то втащивший вместе с Али носилки внутрь башни. – Но если бы ты за ним, Федя, не гонялся, то мы в подвалы эти и не попали бы. Это один сказ, а второй о том будет, что к делу-то его есаул приспособил. Григорий Яковлевич, как ты углядел это место на стене?

– Само в глаз упало.

– Свойство такое у вас в роду. Слово ты знаешь! – восхищенно сказал Кравченко.

Биля подпрыгнул, подтянулся и вылез из подвала на первую площадку башни.

– Огонь погасите! – тихо сказал он.

– Братцы, а ведь денежка нам сама в руки идет! – с нескрываемым торжеством заметил Чиж. – Вот и цифирь с румба. – Он показал на карту.

– Пока она придет, нам покушать не мешало бы. Огонь, тебе сказали, погаси, – сказал Кравченко и полез вслед за Билей.

– Федор Семенович, и ты поди сюда! – донесся сверху голос есаула.

Биля стоял в нише окна, за которым до самого горизонта расстилалось море. Оно и звездное небо казались отсюда одним целым. Только внизу справа горели какие-то огни.

– Федор, тебе идти. Оглядись, разберись, где мы есть, и сразу дуй обратно, – сказал Биля Чижу, который жадно втягивал в себя полной грудью морской теплый воздух.

6

Лондон, Англия

За окном лил тягучий лондонский дождь. За окном висело темно-синее пятно уличного фонаря.

Кэтрин окунула перо в голубую тушь и вывела хохолок на голове попугая. Тушь впитывалась в бумагу и слегка расползлась, делая неровными края линий. Но эту погрешность мог рассмотреть только очень острый взгляд, брошенный через увеличительное стекло.

Миссис Ньюкомб что-то перебирала в мешке для рукоделий, когда в комнату вошел Крэш. На серебряном подносе, который он нес одной рукой, лежали несколько писем. В свете керосиновой лампы, еще редкой в те времена даже в Англии, они тоже казались синеватыми. Дождь за окном припустил еще сильнее. Крэш поставил поднос перед Кэтрин и сделал шаг назад.

Девушка сразу увидела, что он не принес ей ничего радостного.

– Мэтью, вы приготовили комнату для миссис Ньюкомб? – спросила Кэтрин.

– Я сделал это и перенес туда багаж миссис Ньюкомб, – почтительно ответил Крэш.