Во главе их стоял Авшар.

Марк ругался, а Нефон Комнос уверял, что первые донесения о нем были ложью. Но очень скоро им пришлось убедиться в том, что это правда. Слишком много беженцев, прибывших в Видессос, имея с собой только то, что они смогли унести на плечах, рассказывали о том, что с ними произошло, и это уже не оставляло места для сомнений. Князь-колдун даже не пытался скрыть свое присутствие. Наоборот, он выставлял себя напоказ, чтобы запугать своих врагов. В белых одеждах он ехал на черном скакуне, который был в два раза больше обычных степных лошадей его солдат-кочевников. Меч его приносил гибель каждому, кто осмеливался сразиться с ним, а его большой лук посылал стрелы дальше, чем любой другой. Говорили, что тот, кого коснулись эти стрелы, умирал, даже если рана была совсем незначительна.

Говорили также, что ни одно копье, ни одна стрела не могут коснуться его тела и один только вид колдуна повергает в ужас любых храбрецов. Марк вполне верил этому. Он помнил заклинания, разрушенные его мечом.

Лето вступило в свои права. Вожди на западе вели боевые действия против Казда, не получая поддержки из столицы. Никто из римлян не мог понять, почему Маврикиос, человек дела, ничего не предпринимает. Когда Скавр заговорил об этом с Нэйлосом Зимискесом, тот ответил:

— Слишком скоро — хуже, чем слишком поздно. Шесть недель назад, даже три недели назад, я согласился бы с тобой. Но если все не уладится, то боюсь, не будет уже Империи и нечего будет спасать. Поверь мне, мой друг, все не так просто, как кажется.

Но когда Марк захотел узнать поближе о том, что происходит, Нэйлос ответил ему туманными заверениями, что все будет хорошо и уладится как надо. Римлянин понял одно: Нэйлос знает больше, чем собирается ему рассказать.

На следующий день Скавр сообразил: нужно поговорить с Фостисом Апокавкосом. Он даже хлопнул себя по лбу. По правде говоря, бывший крестьянин так основательно влился в ряды римлян, что трибун часто забывал о том, что он не был с легионерами в лесах Галлии. Новое «подданство» — служба в римском легионе — сделало его более разговорчивым, чем Зимискеса.

— Знаю ли я, почему мы еще не выступили в поход? А ты хочешь сказать, что не знаешь этого? — Апокавкос уставился на трибуна. Он пощипал подбородок, как будто хотел дернуть себя за бороду и усмехнулся сам над собой. — Все еще не могу привыкнуть к этому бритью. Ответ на твой вопрос очень прост: Маврикиос не уйдет из города, пока не убедится в том, что останется Императором, когда придет пора возвращаться домой.

— Чума на эту политическую борьбу! Вся Империя в опасности, а они разбираются, кто должен сидеть на троне!

— Ты бы думал иначе, если бы сам сидел на троне!

На это Скавр пытался возражать, но вовремя вспомнил историю последних десятилетий Рима. Слишком часто такое случалось и у него на родине. Войны против понтийского царя Митридата продолжались гораздо дольше, чем необходимо, только потому, что легионы, сражавшиеся с ним, поддерживали партию Суллы или партию Мария. Но не только отсутствие общих вождей разобщало солдат, легионы часто возвращались из Малой Азии в Италию, чтобы принять участие в очередной вспышке гражданской войны.

Видессиане были такими же людьми, как и все. И, видимо, не следовало требовать от них слишком многого. Они не могли не быть такими же глупцами, что и остальные.

— Похоже, ты понимаешь, что происходит, — сказал Апокавкос, видя, что Марк, скрепя сердце, вынужден был согласиться с ним. — Кроме того, если ты все еще сомневаешься в моих словах, то как ты объяснишь, почему Маврикиос оставался в городе весь год и не отправился воевать с Каздом? Тогда все было намного опаснее — он просто не осмеливался уехать.

Это многое объяснило римлянину. Неудивительно, что Маврикиос выглядел так мрачно, когда говорил, что раньше не мог напасть на Казд! В прошлом году сила Империи возросла, а перед лицом опасности со стороны Казда возросло и ее единство. Трибун понимал теперь, почему у Маврикиоса такие усталые, налитые кровью глаза — было странно, что он вообще мог спать.

* * *

Но власть и единство в Видессосе отнюдь не шли рука об руку. Марк еще раз убедился в этом через несколько дней. Трибун просил Апокавкоса время от времени узнавать, что делается на улицах города. Марк видел, как намдалени оставались в неведении относительно того, что происходит в городе вокруг них, как они питались неверными слухами. Он не хотел, чтобы с римлянами происходило то же самое. Донесение Фостиса заставило его благословить богов за свою предусмотрительность.

— Если бы это не касалось нас, то я, наверное, не стал бы говорить тебе все, — пробормотал Апокавкос. — Но я думаю, что в течение следующих нескольких дней нам лучше без особой нужды не показываться в городе. Поднимается недовольство против проклятых островитян, а слишком многие здесь считают, что римляне и намдалени идут в одной упряжке.

— Недовольство против намдалени? — спросил Марк. Фостис кивнул. — Но почему? Они иногда вздорили с Империей, это правда, но сейчас они пришли в город для того, чтобы воевать с Каздом.

— Их слишком много, и они слишком задирают нос, эти наглые варвары. — То, что Фостис так привязался к римлянам и перенял их обычаи, еще не говорило о том, что его симпатии распространяются на людей Княжества. — Но мало того, они заняли дюжину храмов для своих служб, проклятые еретики. Не успеешь оглянуться, как они начнут обращать добрых людей в свою веру. Так дело не пойдет.

Марк сжал зубы, чтобы не закричать. Неужели никто в этом фанатичном мире не может хотя бы ненадолго забыть о религии ради дела? Если Фос и в самом деле одержит победу над дьявольским наваждением, которому поклонялись намдалени, над Фосом-игроком, то эта победа в конце концов достанется Скотту. Когда римлянин сказал об этом Апокавкосу, тот ответил:

— Я ничего не знаю, но я скорее соглашусь, чтобы Вулгххаш завладел Видессосом, чем отдал бы столицу князю Томонду из Намдалена.

Разговор был бесполезен. Марк махнул рукой и ушел, чтобы предупредить Сотэрика. Но в казарме его не оказалось.

— Он у своей сестры, — сказал один из солдат, койка которого была рядом с койкой Сотэрика.

— Спасибо, — поблагодарил трибун и пошел вверх по лестнице. Как обычно, возможность увидеть Хелвис заставила его радоваться и волноваться.

Он уже несколько раз находил предлог встретиться с Сотэриком только для того, чтобы увидеть и Хелвис, если она окажется неподалеку. «Но на этот раз, — напомнил он себе, — встреча с намдалени действительно была очень срочной. И очень важной».

— Клянусь Богом-Игроком! — воскликнул Сотэрик, когда увидел, кто постучался в дверь Хелвис. — А мы только что говорили о тебе.

Это походило на вежливое приглашение, и Марк не знал, что об этом думать.

— Ты не возражаешь против глотка вина? — спросила Хелвис. — Может быть, хлеба с сыром?

Она уже не была той ослепительной женщиной, которую Марк встретил несколько недель назад, но время, как это всегда бывает, оказало свое целительное воздействие. Выражение боли и печали на ее лице почти исчезло.