— Когда тебя будут пороть, ее все равно с тебя стянут, милочка, — сказала она. — Ты смотри, не дай им забрызгать ее кровью, потому что я с удовольствием взяла бы ее вместе с платьем.

Сиринга закрыла глаза. Спорить было бесполезно.

— За тобой скоро придут, — заметила надзирательница, перекинув платье через руку. — Может, через час, может, через полтора. Как я всегда говорю, чем раньше, тем лучше. Потому что ожидание порки порой бывает похуже ее самой.

С этими словами она вышла из камеры. Несколько мгновений Сиринга стояла, ухватившись за край стола, как будто боялась упасть, а потом опустилась на колени и принялась молиться.

Голова в буквальном смысле раскалывалась от боли, которая стала совсем невыносимой. Впрочем, болела не только голова. Болело все тело, горло распухло так, что казалось, будто она вот-вот задохнется.

И все же она знала, что должна молиться, потому что, кроме молитвы, ей уже ничто не могло помочь.

— Я должна молиться, чтобы Господь даровал мне храбрость, — сказала она себе, — как унизительно будет, если я начну кричать, если стану молить о пощаде — о пощаде, которой мне все равно не дождаться. Я обязана быть храброй и не проявлять малодушия.

И все же перед глазами у нее стоял столб для порки, вкопанный посредине тюремного двора, столб, чья поперечная перекладина делала его похожим на крест.

— Боже, услышь меня, помоги мне. — Губы ее шевелились, но она не издала ни звука. — Боже, помоги мне быть храброй, помоги мне вынести то, что ждет меня, сделай так, чтобы я не закричала…

Она подумала о графе. Почему-то она была уверена в том, что в подобных обстоятельствах он проявил бы завидное мужество. Гордость не позволила бы ему унижаться. Стоило Сиринге подумать о графе, как ей тотчас становилось чуточку легче.

— Я люблю его, — сказала она себе. — Я его люблю.

И затем, в агонии, которая исходила откуда-то из глубин ее естества, она принялась молиться.

— О Господи, пусть он придет и спасет меня. Спаси меня, о всемогущий Юпитер, спаси меня!

Она едва слышно произносила слова молитвы, когда внезапно услышала, как в замке повернулся ключ и в коридоре послышались мужские голоса. За ней пришли! Пришли, чтобы отвести ее к столбу для порки, и теперь ее уже ничего не спасет!

Дверь распахнулась, и в комнату кто-то вошел. Сиринга застыла на месте, ни жива ни мертва от страха, однако все-таки заставила себя открыть глаза. О боже! В дверях застыл… граф!

Каким-то чудом она поднялась на ноги и попыталась радостно его приветствовать, но не сумела издать даже писка. Она шагнула ему навстречу, но в следующее мгновение откуда-то от пола поднялась черная тьма и накрыла ее с головой.

Граф успел поймать ее и на какой-то миг испугался, что Сиринга умерла.

Где-то далеко, в бесконечном длинном тоннеле, тихо и жалобно причитала женщина. Причитала долго, не переставая.

— Помогите мне! О Боже, помоги мне… пусть он придет и спасет меня… меня скоро повесят, и я буду качаться на веревке, пока не умру… меня высекут, но я не должна плакать, я должна быть такой же храброй, как и он… я не должна кричать… меня будут сечь, пока не выступит кровь… о Боже, спаси меня… о Юпитер! О всемогущий Юпитер! Он зол на меня… он не придет… как он только мог подумать обо мне плохо, ведь я любила его… я и сейчас люблю… он разгневан на меня… он ничего не понимает… Спасите меня! Меня хватают… я боюсь их рук!.. Спасите меня… спасите!

— Ты в безопасности, — раздался мужской голос. — Слышишь меня, Сиринга? Ты в безопасности.

— Он… он не понимает… он не знает, что я его люблю…

— Он все знает и понимает… Спи, Сиринга, постарайся уснуть.

— Итак, мисс Мелтон, думаю, моя помощь вам больше не понадобится.

Доктор Грешэм отошел от кровати, глядя на Сирингу. Она знала старого доктора с самого детства и всегда посылала за ним, когда не могла справиться с отцом.

— Я могу спуститься вниз?

— Да, когда пожелаете. Потому что вы вполне здоровы.

— Я здорова вот уже несколько дней.

— Нам нужно было в этом убедиться, — ответил доктор. — Всегда есть опасность, что болезнь может вернуться, и тогда вы передадите инфекцию другим людям.

— Я это знаю.

— Но ваша сиделка говорит мне, что вы вели себя благоразумно. Вы ходили по комнате, вы делали упражнения, которые я вам прописал, так что сейчас, когда вам разрешено выходить на свежий воздух, вы не должны испытывать неестественную усталость.

— Мне хочется лишь одного, — с улыбкой ответила Сиринга, — прокатиться верхом на Меркурии.

— Думаю, он уже ждет вас, — ответил доктор Грешэм. — Присылайте за мной, если я понадоблюсь. Впрочем, не думаю, что в этом будет необходимость.

— До свиданья, доктор, и огромное вам спасибо.

Няня проводила доктора до дверей, и, как только они за ним закрылись, Сиринга села в постели.

— Мне можно вставать! Мне можно выходить из дома! — вскричала она. — Ой, Нана, знала бы ты, как мне хочется покататься верхом на Меркурии!

— Погодите минуточку, мисс Сиринга, — ответила няня. — Его светлость оставил мне на ваш счет указания.

— Его светлость? — Сиринга буквально выдохнула эту фразу и тотчас уточнила: — А он здесь?

— Разумеется, его светлость здесь, — ответила няня. — Он был здесь все это время, пока вы лежали в постели.

— А я и не знала, — растерянно ответила девушка.

Она не стала признаваться няне, что боялась спрашивать о графе.

Когда она очнулась от бредового забытья, которое, как ей было теперь известно, продолжалось несколько недель, она знала лишь одно: граф сердит на нее. И она боялась — боялась, как никогда, — при одной только мысли, что увидит его снова.

Когда она поняла, что жива и находится в Кингс-Кип, первой ее мыслью было: «А где же граф?»

Впрочем, она слишком ослабела и понимала, что в таком состоянии никак не может предстать перед его гневными очами. Она просто не переживет, если он по-прежнему зол на нее, как тогда, в ту жуткую ночь, когда леди Элен отправила ее в Ньюгетскую тюрьму.

Любовь к нему научила ее быть осторожной, и потому она не решилась заговорить о графе с няней. Кто знает, что она может услышать в ответ на свои вопросы! Вдруг он вообще не желает ее больше видеть?

Помнится, он сказал, что не ожидал от нее такой подлости. Сейчас он уже все знает, потому что няня наверняка ему обо всем рассказала. Что у нее не было никакого другого мужчины, как ему казалось.

Да, но сохранились ли в его душе теплые чувства?

Он любил леди Элен. Интересно, как он теперь к ней относится, когда узнал о ее жестокости и вероломстве? С другой стороны, а кто мог ему об этом рассказать? Так что, скорее всего, он ничего не знает.