«Высоко же взлетел мой бывший товарищ, — подумал Сервантес, — ну а мне предстоит опять идти в солдаты. Это, кажется, единственная доступная для меня сейчас профессия. Нет такого места на земле, где не было бы войны, и нет мужчины, которому не пришлось бы воевать. И ничего тут не поделаешь. Нельзя даже выбрать, на чьей стороне сражаться. Все предопределено заранее».

Спустя несколько недель он был уже в квартире своего полка, в роте, которой командовал его брат Родриго, ставший наконец офицером. Около двух лет продлилась военная служба Сервантеса. Он отличился в битве за Азорские острова, участвовал под командой маркиза Санта Крус в нескольких экспедициях. Правда, он уже давно не был тем пылким молодым человеком, который с таким воодушевлением сражался при Лепанто. Все чаще ныла искалеченная рука, давали о себе знать старые раны. А тем временем слух о доблести братьев Сааведра разнесся по Испании и Португалии. На зимних квартирах в Лиссабоне Сервантеса охотно принимали в лучшем обществе, хоть он и оставался простым солдатом. Его солдатский мундир создавал вокруг него особого рода ореол. Все восхищались его умом, благородными манерами, веселым нравом и умением вести интересную беседу.

Но вот настал день, когда Сервантес понял, что довольно с него превратностей военной жизни. Шел 1584 год, когда он снял солдатскую форму и возвратился сначала в Лиссабон, а затем в Мадрид. У него не было ни денег, ни профессии, ни каких-либо перспектив на будущее. Но он уже знал, что литературный труд его призвание и верил, что добьется успеха на этом поприще.

* * *

Добравшись до Мадрида, Сервантес узнал, что его родители переехали в Толедо. Отцу там пообещали какую-то работу, и он тут же сорвался с места преисполненный надежд. Родриго со своим полком находился в Нидерландах, и в столице он нашел одну лишь Андреа. Его сестра жила с дочкой в маленькой двухкомнатной квартире, которую снимал для нее богатый покровитель преклонного возраста, навещавший ее раз в неделю и не обременявший чрезмерными требованиями. Андреа отдала Мигелю хранившийся у нее узел с его пожитками, он поцеловал ее и ушел.

В тот же день он снял каморку в богемном районе у маленькой площади, называвшейся «Привал комедиантов» Недалеко от нее находился «Королевский театр». Здесь каждый день давали представления. Такой театр в закрытом помещении с крышей и декорациями был только в Мадриде и в Толедо. В те времена театральное искусство в Испании было представлено в основном бродячими труппами. Они появлялись в различных городах и деревнях и показывали спектакли прямо на площадях. Балконы окрестных домов превращались в ложи для местной знати. Крышей такого театра было голубое небо. В непогоду на площади от крыши до крыши натягивался полог. Вокруг сценических подмостков ставились скамьи для респектабельных граждан. Простолюдины смотрели представление стоя. Декораций не было, и об изменении места действия сообщал один из актеров. Все бутафорские принадлежности труппы вместе с костюмами помещались в нескольких мешках. Во второй части «Дон Кихота» Сервантес нарисовал забавную картину переезда такой вечно гастролирующей труппы:

Квартал, в котором жил Сервантес, был набит сочинителями, актерами, уличными музыкантами, плясунами, авантюристами всех мастей, продажными женщинами. Обитатели этого муравейника перебивались случайными заработками, проводили время в многочисленных тавернах и разыгрывали из себя победителей жизни. Здесь царило тщеславие под маской давно исчезнувшего рыцарства. Часто происходили дуэли, для которых не нужно было особого повода. Достаточно было косого взгляда или неудачной шутки, чтобы в ход пошли шпаги и кинжалы. Каждое утро на улицах находили тела заколотых идальго. Честь особ сомнительного поведения защищалась так, словно они были непорочными герцогинями. Шулера требовали, чтобы их именовали «ваша милость», и кичились мнимой знатностью своего происхождения.

А у Сервантеса кончились деньги до последнего медяка. Он часами бродил вокруг «Привала комедиантов», готовый на любую работу, но работы не было. И вдруг он вспомнил, как когда-то, очень давно, незабвенный дон Ойос представил его издателю Бласко де Роблесу как будущую звезду испанской словесности. К счастью, этот дон Роблес никуда не делся и принял Мигеля с радушной снисходительностью:

Разумеется, дон Мигель был не против. Он расценил это предложение как спасение. Издатель выдал ему аванс — целых сто реалов. Для него это была очень крупная сумма. Реалом называлась серебряная монетка весом в четыре грамма. На один реал можно было заказать отменный ужин с вином и ночлег в гостинице. Три реала стоила пара башмаков.

«Порядочные деньги редко бывают у порядочных людей. Раз уж пришла ко мне удача, то ее нельзя упустить», — сказал себе Мигель и принялся за работу. Свою «Галатею» он решил написать в смешанной форме и целыми днями просиживал в своей каморке, сочиняя прозу и стихи. Творческого подъема он не испытывал, ибо ему тошно было в мире фальшивой Аркадии с похотливо-жеманными нимфами и слащавыми пастушками, чирикающими с целомудренными юношами о добродетели. Это была риторическая патока, не имеющая ничего общего с настоящим искусством. Он предпочел бы иную работу, но «Галатея» должна была стать модным товаром и обеспечить ему пропуск в тот мир, к которому он стремился. Впрочем, и в «Галатее» есть яркие страницы, свидетельствующие о несомненном таланте автора.

Роман имел определенный успех, и на ближайшие месяцы Сервантес был освобожден от материальных забот. Его «Галатея» открыла ему доступ в круг литераторов. Такие поэты, как Хуан Руфо и Педро Падилья, приняли в свой круг бывшего солдата, который одним лишь своим дебютом ввел в испанскую литературу жанр ей прежде неведомый. Слухи об исполненной приключений и опасностей прошлой жизни Сервантеса подогревали интерес к его творчеству.