Я с ужасом замечал, что беспрестанные молитвы Ауды постепенно приносили свои плоды. Между ней и городом установилась таинственная связь. И когда с главной башни, обрубок которой до сих пор возвышается над воротами Сардан, сняли венец из розового гранита, по лбу Ауды кровавым венцом пролегла красная полоса.

По утрам сестра иногда звала меня. Боль, гнездившаяся в ее теле, извещала о новых разрушениях в городе. Разборка башни Маскарон отозвалась на ее горле. Сорванные ворота в крепости Базакль оставили след на ладонях. Падение башни Сан-Ремези отдалось в сердце. Я уверовал, что жизнь моей сестры Ауды слилась с жизнью Тулузы. Но когда я умолял ее прекратить молитву, которую она читала мысленно, если не имела возможности произнести вслух, она отвечала мне:

— Моя жертва не является настоящей жертвой, потому что я приношу ее с радостью.

Настали страшные времена, но я не стану о них рассказывать. Мать моя умерла. После первого восстания Симон де Монфор потребовал от тулузцев восемьдесят заложников и, воспользовавшись пустяковым предлогом, немедленно их уничтожил. Одним из этих заложников был мой отец. Вместе с Арнаутом Бернаром и еще несколькими храбрецами я ходил от двери к двери и просил милостыню, чтобы собрать тридцать тысяч марок серебром, которые Симон де Монфор потребовал после второго восстания; эти пожертвования спасли город от разграбления. Мне повезло: ночью, когда Петр с двумя приятелями спрыгнул ко мне в сад, намереваясь завладеть Аудой, я убил всех троих, прежде чем они подняли шум, и зарыл у подножия лаврового дерева. Не знаю, покоятся ли они с миром. Лавр продолжает расти. Судьба отвернулась от меня в тот день, когда, распластавшись на кровле, я послал стрелу в Симона де Монфора: он выходил из церкви Сент-Этьен и неосмотрительно задержался на пороге. Меня отделяло от него не более пятидесяти метров. Я был уверен в своем выстреле. Тайная сила отвела мою стрелу, ибо время еще не пришло.

Когда каждому жителю вышел приказ под страхом смерти сложить перед дверью своего дома все имевшееся у него оружие, я организовал в подвалах мастерские, где ковали новые мечи и строгали древки для копий. Во время третьего восстания я сражался среди тех, кто сумел оттеснить Симона де Монфора и его солдат в Нарбоннский замок. Был я и в числе семи делегатов, отправившихся к Монфору претерпеть унижение. Мы стояли на коленях и слышали, как епископ Фолькет просит Монфора казнить нас. Он скинул свою обычную маску лицемерия, и из-под ногтей у него не сыпался перец: вызывать слезы более не требовалось. Лицо его пылало великой ненавистью, и он не считал нужным скрывать ее. В сущности, семь коленопреклоненных мужчин были для него песчинкой в пустыне. Он жаждал гибели всего еретического города и со всем пылом красноречия доказывал необходимость осуществить свое желание. Клялся, что Господь вдохновил его, что Господь хочет этой жертвы[21]. Пока он говорил, я ощутил колебания воздуха, а следом звук, исходивший ниоткуда, но обладавший загадочными модуляциями, напоминавшими звуки, которые иногда по вечерам самозабвенно издавала Ауда. Может, это была ее молитва, тайным волшебством проникшая в души злых людей и повлиявшая на них? Солдат, заполнивших площади и уличные перекрестки в ожидании приказа начать погромы, внезапно отозвали за пределы города, а мы, семь посланцев Тулузы, невредимыми покинули Нарбоннский замок, изумляясь, что остались живы.

Бывали ночи, когда Ауда переставала дышать, и я боялся, что она умрет. Тогда я выглядывал в окно и смотрел, не видно ли где-нибудь языков пламени занимавшегося пожара: Белые давно грозились поджечь город. Как-то раз я заколол человека, натаскавшего ко входу в дом Роэкса хвороста и уже подносившего к нему горящий факел. Однажды на кладбище возле площади Сен-Сернен я услышал доносившиеся из-под земли глухие звуки, но так и не понял, были ли это шаги мертвецов, или же это землекопы, посланные Фолькетом, делали подкоп под собор.

Здоровье вернулось к Ауде, и Тулуза выжила. Вместе со своими рыцарями Симон де Монфор покинул город и отправился воевать на берега Роны. Дома в Тулузе осели, глубоко погрузив фундамент в почву древнего города. Укоренились лишенные убранств башни. Я собственными глазами видел, как развалины крепостных стен сами собой разрастались и вширь и ввысь. На добрых пару метров подросла колокольня Дальбад.

Солнечным сентябрьским днем, впервые после долгой болезни, моя сестра Ауда спустилась в сад и набрала букет цветов. И сразу же произошло чудо: густой туман, каких в это время года никогда прежде не было, опустился на город, скрыв грядущие события от солдат Монфора и предателей. Особенно плотной пеленой затянулись воды Гаронны, омывавшие окраины Тулузы, где находился брод Базакль. Через этот брод граф Раймон VI Тулузский, оставшийся сеньором Тулузы в сердцах ее жителей, около пяти часов вечера переправился через Гаронну. Справа от него шел Рожер Бернар де Фуа, слева Бернар де Комменж, а за ними — отважные и непобедимые воины.

Я первым бросился навстречу графу и, зайдя в воду по колено, подхватил под уздцы его коня. Потом произнес все необходимые по такому случаю речи, ибо, разволновавшись, Этьен Карабордес и Понс Барбадаль плакали, а Пейре де Роэкс, которому в Нарбоннском замке вырвали язык за то, что он якобы дурно отозвался о Господе, испускал только нечленораздельные крики. Когда ворота Базакль открылись, я играючи схватил огромный букцинум и единым выдохом извлек из него громкоголосый звук, оповестивший всех о возвращении настоящего сеньора Тулузы. В ту же секунду двести тысяч жителей прилипли к окнам, а фундаменты домов содрогнулись, вновь ощутив свое каменное бессмертие.

Услышав торжествующий глас трубы, Аликс де Монфор и несколько солдат-северян, сумевших спастись от гнева жителей Тулузы, без промедленья укрылись в Нарбоннском замке[22], и Аликс, стуча зубами от ужаса, приказала поднять все четыре подъемных моста.

А вечером, возвращаясь в город, я слышал, как повсюду, на всех уличных перекрестках, горожане обсуждали нос Аликс де Монфор. Нос этот всегда был необычайно длинным и некрасивым. И все в один голос твердили, что, когда профиль Аликс показался в окне Орлиной башни, нос ее выглядел во много раз длиннее, чем обычно.

Дельга из Лорагэ встал у ворот Базьеж. Он решил, здесь ему сражаться лучше, потому что по светлому времени отсюда можно разглядеть его родную деревню. Отважный Палаукви де Фуа заступил на пост в квартале Сен-Сиприен, потому что оттуда ближе всего до Пиренеев и сюда, по его словам, долетает ветер с покрытых лесом гор. Сеньор де Монтаут командовал обороной ворот Базакль, сеньор де Пальяс — ворот Сардан. Арнаут Бернар защищал ворота Вильнев, ибо именно на этом участке в крепостной стене зияла самая большая дыра: это был самый опасный участок.

Ученый книжник Аймерик де Роканага обосновался у ворот Гальярд. За ним неотрывно следовал слуга, нагруженный трудами по философии. У книжника было слабое зрение, и слуге приходилось читать вслух, даже когда господин стоял на крепостной стене, осыпаемый дождем стрел. Книжник считал труды Платона наилучшим щитом. Клирик, исполнявший обязанности чтеца, так не думал, и у него иногда пропадал голос. Однажды стрела пронзила рукопись насквозь, доставив сеньору де Роканаге огромное удовлетворение, ибо в этот день у него появился повод сменить Платона на Аристотеля.