Неспешно поднявшись по ступеням, презид подозвал раба. Тот поспешил накинуть на Марция подогретое льняное покрывало. Хорошо!

Усевшись на скамью, наместник еще раз продумал всё, что затеял, прошелся по пунктам плана, как по цепочке. Вроде бы нет слабого звена. Должно сработать. А теперь пора переговорить с теми, кто будет этот его план завершать. Переговорить надо было в самый последний момент, но больше тянуть нельзя — пора пришла.

— Альфен, скажи, пусть заходят!

Первым на прием явился спекулятор — в службе наместника он был занят тем, что расследовал уголовные преступления в армии. Человек большой и неуклюжий, спекулятор неловко поклонился Марцию Турбону.

— Приветствую тебя, презид!

Наместник махнул ему рукой и, продолжая движение, указал на мраморную скамью неподалеку.

— Садись. И слушай. Тебе я доверяю секрет чрезвычайной важности.

Спекулятор подтянулся. Наместник кратко обрисовал ситуацию с подрывной работой и добавил:

— Будь поблизости. Квестионам[69]необязательно знать все подробности, но пусть всё будет готово к допросу предателя.

— Будет исполнено в точности, презид. Спекулятор откланялся и удалился, тяжело ступая.

В дверях он разминулся с бенефикарием-прокуратором, командующим военной частью дорожной службы. В его распоряжении были и особо доверенные курьеры-страторы, и управители мансионов по всей Дакии.

Бенефикарию Марций Турбон поведал ту же некрасивую историю, что и спекулятору, а затем потребовал:

— Прикажи всем своим, чтобы гонцам из Понс-Ветуса, Биндесдавы… короче, отовсюду — ты понял? — немедленно предоставляли самых лучших лошадей и оказывали все знаки внимания.

— Я понял, презид.

— Расставишь своих людей по всем дорогам, что проходят через Сармизегетузу, — никто не должен скрыться незаметно!

— Все исполню в точности. Не волнуйся, презид, я в этом деле собачий язык съел!

Марций Турбон еще разок окунулся, а когда вынырнул, ему подал руку кентурион фрументариев, императорских тайных агентов, шнырявших повсюду, всё видевших и все слышавших.

— Хайре![70]— расплылся в улыбке кентурион — он был из эллинов.

— Хайре.

В третий раз повторив историю об изменнике, Марций Турбон сказал:

— А с тебя спрос будет особый. Преторианцы следили за всеми пятью, хотя это было твоей работой. Возьмешь каждого из пятерки под плотное наблюдение. Задача проста — надо узнать, через кого изменник передает секретные сведения Оролесу, кто ему платит, где эти гады встречаются. Выдели пять групп, пусть каждая займется своим подопечным. А как только я узнаю, на ком вина. Сверну в рутовый листик!

— Мы схватим его, презид, — успокоил наместника кентурион.

— И самого предателя, и всю шушеру — связных, наблюдателей, стражей! Понял?

— Приказ понял.

Презид отослал фрументария движением руки, прошлепал в парильню и разлегся на ложе, отогреваясь перед долгим холодным днем. Увы, гипокаустов на улицах Сармизегетузы не держали, там дули пронизывающие ветра, словно несущие из-за гор снежное дыхание Борея.

Марций Турбон вытер потное лицо и вздохнул. Начиналось самое тягостное — ожидание.

Час проходил за часом, слипаясь в день, сползая в ночь. Презид лег пораньше, но долго ворочался, прежде чем уснуть. И снова было утро, а когда негреющее солнце вышло в зенит, по личным покоям наместника разнесся звук торопливых шагов. Марций Турбон напрягся, когда увидел пропыленного вестника с красным лицом, обдутым холодным ветром, и с выправкой старого вояки.

— Марк Ульпий Дазий приветствует тебя! — хрипло сказал вестник и понизил голос: — Оролес напал на Бендисдаву, презид!

— Ага! — вскричал Марций, торжествуя. — Благодарю тебя за эту новость, Марк! Ступай, отдохни.

Схватив маленькую бронзовую булаву, презид заколотил в гонг. Сейчас всё начнется, предвкушал он. Арестуем гада Публия Апулея, и потянется ниточка. И оборвется!

Заслышав шаги за спиной, Марций Турбон начал разворачиваться в кресле, готовясь отдать приказ, как вдруг страшный удар столкнул его в глубокий колодец темноты и боли, боли и забытья.

2

Деньги у Луция никогда не держались долго — получая тысячи сестерциев, он их тут же тратил, спуская на пиры и друзей. Хотя по характеру был прижимист и неприхотлив. Поэтому вскоре легат и его ликторы переехали из «Серебряного денария» на дешевый постоялый двор на окраине. Очень дешевый — это были два бревенчатых барака, а внутри постояльцев ждали парусиновые перегородки да лежаки на двоих — и не девочка ложилась с тобою рядом, а небритый мужик-переселенец, порядком подзабывший, что такое термы. Такие бараки на вилле сенатора Элия Антония строили для рабов… По соседству со «спальными корпусами» стояла длинная конюшня. Видно было, что ее строили еще в те времена, когда в окрестных лесах полно было незамиренных даков, и нападения случались едва ли не ежедневно, — стены конюшни были сложены из камня, сверху их перекрывали расколотые пополам бревна. Окошек не было, одни бойницы, а дверь сделали из толстых досок и укрепили с обеих сторон прибитыми крест-накрест брусьями. Крепость! И, судя по засевшим в стенах ржавым наконечникам стрел, крепость эту не раз пытались взять штурмом.

Оглядев крепко сбитые стойла, Гай протер своего коня пуком соломы и высыпал в кормушку с половину ведра овса. Сменил воду в поилке.

Внезапно света стало меньше — кто-то загородил открытую дверь, став на пороге. У Гая сжалось сердце. Так и есть — свет застил Бласий Созомен, наглый и подлый римлянин-полукровка. Видимо, в роду у него были мавры или нумидийцы, отсюда смуглинка в лице и широкий, приплюснутый нос. Рыжие космы, обрамлявшие это малосимпатичное лицо, гляделись дико — глаза ждали черных курчавых волос. Луция Бласий слушался, а вот легата за человека не считал, постоянно делал пакости, цеплялся по поводу и без. «А что ты мне сделаешь? — ухмылялся Бласий. — Папочке пожалуешься? Давай-давай. Скажи папуле, что плохой дядя отшлепал тебя по розовой попке! Гы-гы!»

— Что я вижу! — воскликнул Бласий. — Трибунок-то наш трудится не покладая рук!

— Чего тебе? — спросил Гай, сдерживаясь. — Я тебя трогаю?

Бласий насмешливо фыркнул:

— Попробовал бы ты меня тронуть! Тут тебе не Рим!

В конюшню заглянула скуластенькая молочница, ядреная девка из местных, и хихикнула, завидя Гая Антония, красного от стыда и злости. Это было последней каплей.

Легат медленно приблизился к Бласию. Он никогда раньше не дрался, никого еще не бил по лицу. Вспомнив Сергия, его великолепную уверенность в себе, Гай глубоко вдохнул.