– Зато они живы. – Я не испытывал к ним особого сочувствия. В конце концов, это я помог многим из них с паспортами. Если бы они остались, то им, вероятно, пришлось бы гораздо хуже. – В отличие от государя, – добавил я.

– Нет, это ужасно. И так много сирот. Что случилось бы с Китти, если бы со мной стряслась какая-нибудь беда? В этом городе тысячи настоящих хищников в человеческом облике. Полиция бездействует. Ты знаешь, пока я шла сюда, меня дважды оскорбили. Европейцы! Никто не признает властей. Британцы прилагают все усилия, но полицейских не всегда можно отыскать. И вдобавок Маруся Верановна запила.

Я устал. Я предложил сразу подняться в нашу комнату наверху. Баронесса с готовностью согласилась, все ее ужасные ничтожные проблемы были позабыты, когда появилась возможность удовлетворить похоть. Я с удовольствием провел с ней время. Леда соглашалась на все игры, которые я предлагал. Женщины, как мне было прекрасно известно, грустят только тогда, когда им не уделяют достаточно внимания, а я уделял моей баронессе все возможное внимание. В ту ночь, лежа рядом с ней, я увидел сон. Мы с евреем Берниковым плыли вместе на корабле. Кажется, это был пароход, но с треугольными парусами, как у древнего греческого военного корабля. На Берникове было какое-то тряпье. Кровь лилась из дюжины ран. Думаю, баронесса и миссис Корнелиус находились рядом. Берников обвинял меня в своем убийстве, и я не знал, виновен я или нет. Я спрашивал других, что они об этом думали, но их беспокоило состояние корабля, и на меня не оставалось времени. Герников указал на себя. Он улыбнулся и сказал, что простил меня. Я попытался вышвырнуть его за борт, крича, что мне не нужно его прощение, но по крайней мере я его заслужу, если он сейчас умрет. Я хотел, чтобы еврей замолчал, но он вцепился в поручень, как хищник в добычу, и остался на месте, улыбаясь этой ужасной благостной улыбкой. Тут подбежала Китти и протянула ему руку. Он ухватился за руку, и Китти нежно увела его. Я ревновал. Я хотел утопить Герникова, а Китти его спасла.

Баронесса разбудила меня:

– Ты ужасно вспотел, Симка.

Я дрожал. Она накрыла меня одеялом. Вид ее обнаженного тела оживил меня. Ее тело было массивным, крепким и в то же время мягким, и мне нравился его запах. Мы занимались любовью до рассвета, и так я снова изгнал образ Герникова из своей головы, глубоко запрятав и призрак Эсме. Леда знала, как успокаивать и утешать, – более юным женщинам такого не дано. Но к утру, после того как мы восстановили силы с помощью кокаина, навязчивая идея постепенно вернулась. Поспешно сообщив баронессе, что у меня деловая встреча с очередным военным, я предложил увидеться за обедом за нашим обычным столиком. Убедившись, что она отправилась домой, я возвратился в «Ротонду».

В кафе несколько несчастных курдов мыли столы и пол. Сириец сидел на вершине стремянки, куря пеньковую трубку и якобы следя за действиями курдов. Когда появился я, он крепко сжал трубку немногочисленными черными зубами и начал спускаться. Словно не узнавая меня, он понес лестницу в кухню. Один из курдов сказал, что девочек не будет по крайней мере еще час. Я, мешая слова из разных языков, спросил его, знает ли он маленькую девочку по имени Хелена. Она, возможно, полька, сказал я. Чтобы не злить меня, курды притворились, что думают. Очевидно, у них не было никаких сведений, а мои вопросы их смущали. Снаружи, на Гранд рю, проливной дождь заполнил сточные канавы, окатил крыши и запрудил тротуары. Улицы покрылись множеством черных зонтиков и дождевиков. Я укрылся под полосатым промокшим навесом кафе «Люксембург», затем двинулся обратно, заглянул в окна книжного магазина Уика и Вайса, известного прекрасным выбором товаров, посмотрел на декоративные медные лампы и столы, дурные копии французских оригиналов эпохи Империи. Некоторые из кинотеатров и мюзик-холлов уже открылись. Оккупационные армии поддерживали множество таких мест, работавших едва ли не круглые сутки. Дождь освежил воздух Перы, ненадолго разогнав самые неприятные запахи, доносившиеся со стороны Галаты. Плакаты начали сползать с деревянных стенок газетных киосков, с табачных лавочек, писсуаров и трамвайных остановок, как будто город волшебным образом готовился покрыться новым слоем рекламных объявлений. Отряд пенджабцев бегом поднимался по крутому склону, солдаты держали оружие наперевес. Как и в Батуме, в Константинополе англичане разместили очень много цветных солдат, по-видимому, решив, что мусульмане будут меньше оскорблять турок. Это оказалось ошибкой. Турки более высокомерны к людям, которых они считают подчиненными, особенно к бывшим подданным Османской империи. Я думаю, что они сочли присутствие темнокожих солдат заранее спланированным оскорблением. Поражение от греков для них было также оскорбительно, но когда им начали приказывать африканцы, какие-нибудь французские сенегальцы, – это стало просто невыносимо. И хотя турки заслужили все возможные оскорбления (их жестокость по отношению к другим народам, особенно к армянам, вошла в легенду), они все-таки не понимали, за что их наказывают. В 1915 году, когда весь мир был занят другими делами, они изгнали около миллиона армянских христиан в пустыню на верную смерть. Многие все еще настаивают, что это вполне логичный поступок: «Не следует забывать, что армяне были очень богаты». Турки, запятнавшие руки кровью, остались истинными наследниками Карфагена. Они никогда не переменятся. Они присоединились к Организации Объединенных Наций, чтобы их защитили, когда они вторглись на Кипр[85]; они заключали в тюрьмы невинных христиан; они угрожали и воровали так же бездумно, как и их предки-гунны. История – не книга правил, но ее уроки слишком часто предают забвению. По-прежнему проявляя уважение к туркам, мы ведем себя подобно женщине, верящей, что ее злодей-муж в конце концов переменится. Это, конечно, свидетельствует о ее оптимизме, но не имеет отношения к истинной личности мужчины.

Дождь ослабел, и теперь я смог вернуться в «Пера Палас». Там я вымылся и переоделся. Потом, не дождавшись вестей от миссис Корнелиус, не меняя своих планов, я снова отправился в «Токатлиан». По дороге я задержался в «Ротонде». Там я обнаружил нескольких девочек, была и рыжеволосая итальянская мадам, но никто не видел моей Эсме. Я сказал, что они получат награду, если смогут отыскать ее или раздобыть ее адрес. Кажется, они предположили, что я собирался ее купить, поэтому сразу согласились помочь.

В ресторане я встретил баронессу, снова наслаждавшуюся обществом графа Синюткина. Возможно, они стали любовниками. Он поднял красивое, лицо со шрамом и мило мне улыбнулся. Мне бы тогда очень помогло, если бы баронесса обратила свою привязанность на кого-то другого, но, полагаю, она оставалась по-прежнему верна мне. Граф Синюткин, облаченный в новую форму, тепло меня приветствовал. Мы обсудили кампанию в Анатолии. Граф сказал, что греки сталкивались с сопротивлением главным образом со стороны нерегулярных отрядов вроде тех, которые я наблюдал на юге России. Я поведал ему, что лично знал Махно и неоднократно видел Григорьева, и сам Петлюра рассчитывал на мое сотрудничество. Синюткин назвал нескольких предводителей банд. Он именовал их «кондотьерами». Самым известным и наиболее популярным оказался некто по имени Черкес Этем[86]. В Анатолии он играл ту же роль, какую Панчо Вилья играл в Мексике.