— А-а-а!..

Он бросился на Нашку, тупо, бессмысленно, с одним только желанием — уничтожить, раздавить, отомстить за Кореню, превратить ее в кровавые ошметки… Вот только его сил и умения драться тяжелой боевой дубинкой оказалось недостаточно. К тому же — Нашка понимала это очень хорошо — он почти не видел в темноте.

Она увернулась пару раз, потом снова… Дубинка Гуса молотила по камням так, что от металлического тупого наконечника искры сыпались… Они показались во мраке этой кошмарной улицы ярко-оранжевыми, едва ли не такого же цвета, как горящая солома. Нашка немного на них засмотрелась, хотя и не могла себе этого позволить… Но Гус все же был медлителен и очень долго думал. Нашка даже заколебалась — а не бросить ли его и не пора ли догонять Сапога, вместо того чтобы возиться тут с Гусом, теряя время?

И потом ей стало ясно, что с такой вот свирепостью Гус не оставит ее в покое, и если его спросят, а его почти наверняка спросят, потому что тут останется Кореня, он будет придерживаться версии Сапога, все свалит на нее, просто чтобы ей жизни в Крюве больше не было. Значит, его следовало тоже убрать.

Нашка обманула Гуса старым, как мир, приемом: мотнулась в одну сторону, в другую, а когда он попытался перебить ее горизонтальным ударом, размашистым, длинным и долгим, как падение дерева от старости в лесу, Нашка подсела под этот удар, почти распласталась на камнях и выскочила вперед, ударив своим ножом подряд раза три или четыре куда-то… Куда нож, собственно, доставал.

Плохие это были удары, в низ живота, от них умирали очень долго и мучительно, очень плохо умирали. Даже Гус, уж сколько на нем было грехов — не счесть, а все же и он не заслуживал такой смерти. Но он все же мог бы уйти, вот только не ушел, думала Нашка, когда увидела, как он зарычал и одновременно заплакал, падая на мостовую, корчась, пробуя зажать ту боль, что терзала его теперь, в невыносимой, последней своей агонии…

Она его пожалела, осторожно зашла сзади и, когда он из-за своих дерганий на миг откинул голову, одним быстрым, невидимым в темноте движением пересекла ему горло, артерии и шейные мышцы. Кровь ударила таким потоком, что Нашка вся перемазалась, а это было очень плохо, но решать эту проблему следовало позже, после того, как она… Она оглянулась.

Сапога она догнала уже на второй улице, где света было чуть больше, чем там, где произошла драка. Странным образом это настраивало на разговор. К тому же Нашка хотела понять, зачем Сапогу это все понадобилось, вот только он это обсуждать не хотел. Он понял, что со своим брюхом не убежит, прислонился к стене спиной и стал смотреть вверх, не на Нашку, а в темное небо, тяжело дыша.

— Ты как меня нашла, я же попробовал петлять?

— Ты грохотал своими сапожищами так, что… В этой тишине тебя бы и слепой догнал. Ты зачем хотел меня подставить, Сапог, ведь до сих пор мы жили мирно? Я тебя не трогала, да и ты, если по чести, мне помогал. Что случилось-то такого охрененного, зачем, Сапог, а?

— Мне нужно было убрать этого… А это сложно, всегда оставалась опасность, что… кто-нибудь сообразит. Или продаст меня кто-нибудь вроде тебя.

— Я бы тебя не продала, я бы, наоборот, приглядывать за тобой стала, защищать даже… была готова.

— Ну так по-пьяни бы проболталась.

— Неужели ты думаешь, что я до такой меры пьянчужка?

— Все вольноотпущенники, если у них нет своего дела, пьяницами становятся. И ты такой же будешь, скоро уже. Если доживешь.

— Отчего бы мне не жить?

— С тобой и за меня, и за того… богатенького и глупого Баната рассчитаются. — Сапог вздохнул. — И из города ты не выйдешь. На север пустыня, на юге — степи, там тебя кентавры какие-нибудь на мясо пустят. Вверх по реке не пойдешь, там тупик, поймают, свяжут и в город доставят, чтобы продать семье Баната. А уж что с тобой по дороге станут делать — даже у меня воображения не хватает. И вниз по реке ты не уйдешь, там свои порядки, они просто так никого не выпускают из Крюва, станут расспрашивать, разузнавать, что да как?… Может, сами кончат, а может, как и те, с верховьев, с тобой поступят. — Дыхание у него восстановилось. — Значит, если хочешь выползти из этой ситуации, у тебя один путь. Тебе следует меня держаться, заложить-то я тебя, конечно, заложу, но и сам же вывезу, чтобы ты живой стражникам не досталась. А я тебе на дорогу, чтобы ты подальше убралась, еще и монет подкину, будешь в порядке, по крайней мере — в начале пути.

— Сам же небось и прирежешь ночью, во сне, в твоем каком-нибудь закутке. И в реку сбагришь, чтобы ничего не осталось, никаких следов, подозрений, мыслей у той же родни Баната твоего… Кстати, как ты думал объяснить им, за что я якобы его прирезала?

— Да за то же, за что всегда бывает. Вы тут пили не раз, потом играть начали, он не заплатил, ты, по своему дикарскому обычаю, его и кончила.

— М-да, наверное, поверили бы, — решила Нашка.

— Еще как, — отозвался Сапог и вдруг понял, что его предложение не принимается. — Так что же, Наш, может, все же… сторгуемся?

— Я тебе больше не верю, Сапог.

Где-то снова истошно залаяла мелкая собачонка, и как ей не надоест? Сапог сделал выпад. Откуда у него оказался длинный, неширокий нож, было непонятно. Вот только что он стоял, опираясь руками, о стену, будто бы удерживал ее, чтобы она ему не упала на спину, а потом вытянул руку и у него сразу — клинок. Может, из рукава? Пружинная какая-то штука, сложная и дорогая, как многое, что у него, у Сапога, в принципе было в жизни.

Так, думала Нашка, уходя от этого выпада чуть в сторону, резко подпрыгивая, оказавшись сразу выше, чем Сапог стоял, над ним, принимая это движение на ногу, разворачиваясь, будто шагнула по воздуху, опираясь для сильного удара еще и ногой о стену… И выбрасывая вперед, в висок Сапога, свой тычковый, тонкий стилет.

Сапог упал с ней, повисшей у него на шее, как обезьяна, грохнулся столбом и, как Гус незадолго до этого, засучил ногами. Нашка сползла с него, почему-то ей было плохо, очень плохо. Вот только что — ничего не чувствовала, была как деревянная вся, а потом — грохнулась с Сапогом и сразу поняла, что ее трясет и тошнит.

Поднялась, отошла от убитого ею трактирщика, встряхиваясь, как собака. Та, кстати, уже не гавкала, как заведенная, а выла, чувствуя недалекую от нее смерть. Нашка попробовала рассмотреть свой тычковый кинжальчик, он немного погнулся, пробивая череп Сапога, что было удивительно… Когда била — он был прямой, иначе бы она так быстро и так верно не проколола трактирщику череп, ведь тот все же был из орков, голова у него должна быть крепкой, хоть камни на ней обтесывай… Может, она клинок неправильно вытаскивала?

Но оставлять его было нельзя. Вообще, ей теперь следовало собрать все оружие, что могло привести к ней, могло дать хоть кому-то намек, что она в этой бойне участвовала… Нашка посмотрела в конец улицы, где остались лежать те, кто умер раньше, и богатенький Банат этот клятый тоже. Но туда уже было невозможно идти, там блистали за поворотом фонари и факелы, там уже кто-то был, и даже гудели негромкие голоса… Может, стражники появились, а скорее всего, жители, разбуженные дракой, решились выйти из своих домов. Это вышло плохо, не убивать же их всех теперь?