И вот я вернулся. Год и сто лет спустя. В моей комнате пахнет так, будто она принадлежит другому дому, – маслом и мылом другой семьи. Разве здесь раньше так пахло? Знаком только запах ящерицы Леди. Я стучу по стеклу, чтобы поздороваться. Она спряталась в своих ветвях. При моем постукивании она высовывает голову и смотрит на меня боковым зрением.

Стены моей спальни покрыты причудливыми люминесцентными изображениями цветущих вдоль побережья водорослей. Я настроил их таким образом несколько месяцев назад, когда был дома на зимних каникулах. Я только-только окончил курс океанографии и был возбужден тем, как мы притворяемся, что не сыплем яд в воду в нашей ванне. Пусть стены с водорослями уродливые, зато правдивые. Готов поспорить, после зимних каникул мама каждый день думала сменить изображения на стенах. Конечно, она могла бы просто закрыть дверь в мою комнату, но не смогла бы заставить себя сделать это. Мама. Ей пришлось бы оставить дверь открытой, хотя бы чуть-чуть.

Водоросли извиваются на поверхности воды, поднимая крошечные пузырьки. Приехать домой из колледжа на лето – это как спать в доме друга, к которому ты приходишь днем. Мебель знакома, но свет над тобой издевается.

Мама стучит по дверному косяку. Интересно, как долго она стояла и наблюдала за мной, и опять же, что она хотела увидеть? Она стояла и наблюдала за мной и стенами?

– Что ты хочешь на ужин? – Она смело улыбается. – Дамы из кафе в твоем общежитии передали мне все свои лучшие рецепты – лапшевник с тунцом, котлеты по-киевски, мясо неизвестного происхождения.

Нелепая шутка. Говорить о еде все еще неловко, но и она, и я хотели бы, чтобы это было не так. И это, разумеется, тоже делает ситуацию неловкой. Остается только хотеть.

– По вторникам были вечера тако[14], – говорю я.

– Вторники тако?

– Аллитерация делает их вкуснее.

На этот раз она улыбается. И это хорошо. Я рад этому.

– Но салат всегда был вялым, – продолжаю я. – Они научили тебя, как делать салат вялым?

Мама не пропускает удар.

– Они научили меня всем своим хитростям.

Мой экран зачирикал. Я не хочу смотреть на него перед мамой, но не могу ждать. Я вытаскиваю экран из кармана, включаю его и смотрю. Так и есть, сообщение от Сафф. Фотография, которую я не могу разобрать. Складка ткани? Нарост на дереве?

Мама намеренно смотрит мимо меня, пока я проверяю свой экран, что мне кажется нарушением права на личную жизнь.

– Ужас, – вздыхает она.

Через секунду я понимаю, что она говорит о цветущих водорослях. Она протягивает руку и касается стены, которая начинает мерцать под ее пальцами, и водоросли как будто тонут и всплывают. Эти прикосновения могут нанести стене вред, но мне не нужно говорить об этом маме. Она и так знает.

– Ученые спроектировали вид угря, который поедает лишние водоросли, – об этом я узнал на курсе океанографии.

– Это сработало?

– В смысле? Угорь съел все водоросли. А потом пару видов рыб.

– Бедная рыба.

– Ну, не стоило доверять угрю…

Она вопросительно поднимает брови.

– Все знают, что они скользкие, – говорю я. Ба-да-бум.

Мама снова улыбается. И я снова рад этому. Хотя больше всего я хочу, чтобы она ушла и позволила мне спокойно взглянуть на экран.

Наконец мама уходит в магазин. За ингредиентами для тако. Когда СУД объявляет о ее уходе, я беру свой экран и изучаю фотографию, которую прислала мне Сафф, спроецировав ее на потолок и пытаясь разобраться, что на ней изображено.

Я почти уверен, что это фотография противоположной стороны ее локтя. Ну знаете, этого маленького морщинистого участка на внутренней стороне руки, который отмечает, где она сгибается. Трудно сказать наверняка, потому что участок сфотографирован очень близко, а освещение тусклое (и, кстати, Сафф темнокожая), но я думаю, что я прав. Это противоположная сторона локтя Сафф.

Тут надо сказать, что я только думаю, что это Сафф посылает мне эти фотографии. Они приходят с неизвестного номера. Я получил первое фото в середине января, через неделю после того, как мы с Сафф решили, что, поскольку мы находимся в разных колледжах в разных городах и живем разной жизнью, мы, вероятно, больше не должны разговаривать или писать друг другу. Мы не должны говорить и писать… А затем пришла фотография.

Первый снимок был сделан где-то в толпе, близко к земле. На нем чьи-то размытые ноги и кожаные туфли, похоже, движущиеся в быстром темпе. Кажется, на вокзале. Через несколько дней на моем экране появилось еще одно фото, еще через пару дней – другое и так далее. Спустя какое-то время я начал отправлять на этот номер свои фотографии.

Из-за нашей договоренности «не говорить и не писать» я не могу спросить у Сафф, приходят эти фото от нее или нет. Кроме того, этим летом она останется в Эванстоне со своим новым парнем. Она сказала об этом Элли, которая рассказала Джосайе, а тот рассказал мне. Может быть, это парень Сафф сделал фото ее руки.

Я фотографирую водоросли на стене и отправляю на неизвестный номер.

Не успел я опустить экран, как он снова зачирикал. (Мой рингтон: звук жуков-точильщиков, вымершего в 2029 году вида.) На этот раз это не Сафф, а мой сосед по комнате, Зихао. Ну вообще-то бывший сосед, так как учебный год закончился, и теперь мы живем в разных комнатах. Зи в аэропорту. Он хочет, чтобы я знал, что он устал и что очередь за кофе очень длинная. Сообщение состоит сплошь из эмодзи – так предпочитает писать Зи. Он утверждает, что эти смайлики – более сложная форма общения, чем просто слова, но я подозреваю, что настоящая причина в том, что Зи нравится смотреть, как эти иконки вибрируют и танцуют. В конце концов, Зи сам всегда в движении.

«Если я усну в очереди за кофе, то люди поднимут меня и отнесут в ее начало?» – пишет он. Это предложение потребовало использования слов; только половина написанного – эмодзи.

Я пишу: «Нет, люди в очереди вытащат кучу соломинок и соединят их в одну длинную. Один конец засунут в кофейник за прилавком, а другой тебе в рот».

«Американская изобретательность!» – отписывает он. Я сказал ему говорить так, когда он не совсем понимает, что происходит.

Я улыбаюсь и бросаю свой экран на кровать. Приземлившись, он снова чирикает, словно в знак протеста.

Снова Зи: «Ох ты, Боже мой! Надеюсь, мой полет будет удачным».

Зи меня подначивает. Он любит говорить, что, если я научу его, как быть американцем, он научит меня, как быть человеком.