— С чего ты взял?

— Время подходит идеально. Чтобы доехать от Орландо до Нью-Йорка, потом до гор, потом до Чикаго, потом до Лос-Анджелеса, а потом вернуться в Орландо, нужно почти ровно двадцать три дня. Плюс к тому шутка хоть и идиотская, но вполне в духе Марго. Заставить всех подумать, что собираешься наложить на себя руки. Создать тайну, чтобы все обратили внимание. А потом, когда интерес к тебе идет на убыль, появиться на вручении дипломов.

— Нет, — возразил я. — Исключено.

Я к этому времени уже достаточно хорошо понял Марго, чтобы так говорить. Внимание ей было нужно. В это я верил. Но Марго делала это все не ради прикола. Она от таких штук кайф не ловила.

— Говорю тебе, старик. Жди ее на вручении. Она появится.

Я лишь покачал головой. Поскольку сегодня все обедали одновременно, столовая была забита под завязку, так что мы воспользовались правом старшеклассников поесть в другом месте и поехали в «Вендис». Я старался сконцентрироваться на математике, но мне в голову начали закрадываться мысли, что, может, существуют какие-то еще ниточки, ведущие к Марго. Если Бен прав насчет того, что на такую поездку надо двадцать три дня, то это очень интересная тема. Может быть, именно это длинное путешествие в одиночку она и планировала в своем черном блокноте. Всего эта теория не объясняла, но она, по крайней мере, сходилась со страстью Марго к планированию. Хотя на нее саму это не выводило. В разорванную карту булавку вставить сложно, а если цель движется — то еще сложнее.

После длинного экзаменационного дня я почти с облегчением вернулся к уютной непролазности «Песни о себе». Я дошел до странного куска — после того как Уитмен долго слушал и слышал людей, путешествовал с ними бок о бок, он вдруг прекращает и слушать и даже просто к кому-либо ходить, он начинает становиться другими людьми. Ну, как бы вселяться в них в прямом смысле слова. Он рассказывает о капитане корабля, который спас всю команду, но погиб сам. И Уитмен уверяет, что поэт может рассказать эту историю, потому что сам стал этим капитаном. Он пишет: «Я сам этот шкипер, я страдал вместе с ними». А еще через несколько строк становится окончательно ясно, что Уитмену больше не надо слушать, чтобы стать другим человеком: «У раненого я не пытаю о ране, я сам становлюсь тогда раненым».

Я отложил книгу и лег набок, глядя на окно, которое вечно нас разделяло. Недостаточно просто видеть или слышать ее. Чтобы найти Марго Рот Шпигельман, надо стать Марго Рот Шпигельман.

А я сделал многое из того, что могла бы сделать она: я склеил самую невероятную пару на выпускной. Я унял псов кастовых войн. Я прижился в доме с крысами и привидениями, где она выдумывала свои лучшие планы. Я видел. Я слушал. Но я пока еще не мог стать раненым.

На следующий день я со скрипом сдал физику и основы управления государством, а потом до двух ночи дописывал работу по «Моби Дику». Я решил, что Ахав был героем. Особых оснований для такого вывода у меня не было — особенно с учетом того, что роман я не читал, — но я так решил и соответствующим образом изложил свои мысли.

Сокращенная экзаменационная неделя означала, что в среду у нас последний день. И очень сложно было не думать о том, какое все последнее-препоследнее: вот я последний раз стою у репетиционной в кругу своих друзей под сенью дуба, который защищает от солнца уже не первое поколение порядочных оркестрантов. Последний раз ем пиццу в столовке с Беном. Последний раз сижу за партой и пишу экзаменационное сочинение, так вцепившись в ручку, что пальцы сводит. Последний раз смотрю на эти часы. Последний раз вижу в этом коридоре Чака Парсона с полуулыбкой-полуухмылкой. Боже. Я уже начал скучать по Чаку Парсону. Заболел, что ли.

Марго, наверное, так же себя чувствовала. Она все тщательно спланировала, наверняка она заранее знала, что уезжает, и не могла совершенно избежать этих чувств. У нее ведь со школой тоже приятные моменты были связаны. А в последний день плохое вспоминать сложно. Марго тут, так или иначе, жизнь прожила, как и я. Пусть город бумажный, но воспоминания-то — настоящие. На меня нахлынули мысли обо всем, что со мной тут произошло, о любви, жалости, сострадании, насилии и злобе. Эти беленые стены из шлакоблока. Мои белые стены. Белые стены Марго. Мы так долго были тут пленниками, застряв в них, как Иона во чреве китовом.

В течение дня я то и дело задумывался о том, что, может, именно из-за этого она распланировала все так тщательно и точно: даже если ты хочешь убежать, чувства тебя не отпускают, и сделать это очень тяжело. Для этого нужна предварительная работа, и, быть может, она именно этим и занималась, составляя в торговом центре свои планы: готовясь мысленно и эмоционально, воображая себе свою дальнейшую судьбу.

У Бена с Радаром была сверхдолгая репетиция — оркестр должен был играть на вручении дипломов «Торжественный и церемониальный марш», и они хотели сделать это безупречно. Лэйси предложила подбросить меня домой, но я решил разобрать свой шкафчик, поскольку не хотел возвращаться сюда еще раз — я боялся, что захлебнусь от этой идиотской ностальгии.

Там был настоящий срач: наполовину шкафчик был забит мусором, наполовину — учебниками. Я вспомнил, как Лэйси сказала, что у Марго книжки лежали аккуратной стопкой, словно она намеревалась вернуться в школу на следующий день. Я подтащил мусорное ведро к дверце. Сначала я сорвал фотку, на которой мы с Радаром и Беном скривили идиотские рожи. Ее я убрал в рюкзак, а потом начал разбирать накопившуюся за целый год мерзость. Ужаснейшее занятие: жвачка, завернутая в обрывки тетрадных листов, закончившиеся ручки, жирные салфетки. Все это перекочевало в ведро. А параллельно я размышлял: «Я делаю это в последний раз, больше я сюда не приду, этот шкафчик больше не мой, мы с Радаром больше не будем переписываться на математике, я больше никогда не увижу Марго в другом конце коридора». Впервые в моей жизни столько всего сразу происходило в последний раз.

Потом я вдруг понял, что больше не могу. Я уже не справлялся с этим чувством, оно охватило меня целиком и стало невыносимым. Я полез в самую глубину шкафчика. И вывалил все — и фотки, и записки, и книжки — в мусорное ведро. И ушел, не закрыв дверцу. Проходя мимо репетиционной, я услышал приглушенные звуки марша. Но не остановился. На улице было жарко, но не так ужасно, как обычно. Переносимо. Почти везде по дороге домой есть тротуары, подумал, я. И я пошел.

Все эти «я больше никогда не» меня буквально парализовали, и, уйдя из школы, я вдруг почувствовал себя просто прекрасно. Я стал чист. Это была свобода без каких-либо примесей. Все, что некогда столько для меня значило, за исключением одной паршивой фотки, теперь было в помойке, но меня это невероятно радовало. Я побежал, чтобы поскорее отдалиться от школы.

Уходить очень тяжело — до тех пор пока не уйдешь. А потом понимаешь, что легче нет ничего на всем белом свете.

И пока я бежал, я впервые почувствовал, что превращаюсь в Марго. Я четко знал: она не в Орландо. Она не во Флориде. Оставить все позади — классно, когда все уже позади. Если бы я был в тачке, а не пешком, я бы тоже, наверное, не остановился. Она сбежала и не вернется ни на вручение, ни потом. Теперь я в этом не сомневался.