можно не обращать внимания. Реальность куда печальней, Саша. И консерваторы не только выть умеют, у них еще зубы есть.

— В губернских комитетах меньшинство. Помню. А Герцен мне не единомышленник, он за общину.

— Говорить с тобой стало одно удовольствие. Как губка все впитываешь. Раньше ворон ловил. И сбежал бы после первой фразы на эту тему.

— Расту.

— Удивительно быстро… Саш, а ты можешь для меня записать твою историю про 47 самураев? В «Морском сборнике» напечатаем.

— Без проблем.

— А не хочешь ли ты поучиться морскому делу?

— Меня интересует медицина, право и естественные науки, — сказал Саша. — А морское дело… романтично, конечно. Но я не такой уж неисправимый романтик.

— Будешь под моим началом, — пообещал дядя Костя.

— Подумаю.

— Боюсь, не дадут тебе медициной заниматься, — сказал Константин Николаевич. — Остальным еще куда ни шло.

Тень от дворца дотянулась до деревьев, полностью накрыв цветник. Стало прохладнее.

В дверях на террасу появилась тетя Санни в шорохе шелков и благоухании духов, очевидно, с берегов Сены.

— Саша, а ты не нарисуешь мне круг для спиритизма? — сказала она грудным голосом и протянула ему альбом примерно книжного формата.

— Только папа не говорите, хорошо?

— Не скажу, — шепнула тетя Санни.

Пока рисовал круг с буквами и писал пояснения, вроде «нужно блюдце из тонкого фарфора, погреть на свечке, число участников от двух до пяти», он совершенно четко вспомнил, что в подобные альбомчики дамам положено писать стихи. И завис капитально.

Что тут написать, чтобы и тете Санни понравилось и с дядей Костей не поссориться?

Из Серебряного века что ли?

Королева играла — в башне замка — Шопена,

И, внимая Шопену, полюбил ее паж…

Ну, нет! Тете Санни, может, и понравится, а вот дяде Косте — не факт.

Любить иных — тяжелый крест,

А ты прекрасна без извилин…

Это сразу вызов на дуэль. Интересно, возможны ли дуэли между великими князьями?

Саше вспомнился пошлый анекдот про то, что у женщины одна извилина (известно где), а у прапорщика — тоже одна: от фуражки.

Ладно! Будем проще.

И он написал:

Никогда я не был на Босфоре,

Ты меня не спрашивай о нем.

Я в твоих глазах увидел море,

Полыхающее голубым огнем…

Хотя, честно говоря, в прошлой жизни он на Босфоре был.

Расставил «еры» и протянул альбом Константину Николаевичу.

— Я тут написал тете Санни. Все нормально? Если где-то перешел границы — извиняюсь заранее.

Дядя Костя прочитал, улыбнулся и сказал:

— Не-ет.

И вернул альбом Александре Иосифовне.

Тетя Санни сказала:

— Ах!

Закрыла альбом и прижала к груди.

И вовремя, потому что от дверей в столовую шел папá.

Глава 21

Дойти папá не успел, потому что из столовой позади него послышался шум, смех и истошный лай Моксика.

И все поспешили в дом.

Собственно, Никола и Володя устроили сражение на пряниках. Вова был старше, сильнее и прицеливался лучше. Зато верткий кузен успешно прятался от «снарядов» за стульями.

Мамá безуспешно пыталась их урезонить.

Пол был засыпан крошками чуть менее, чем полностью.

— Прекратить! — скомандовал папá.

На Вовку подействовало, однако Никола явно придерживался принципа «Вассал моего вассала — не мой вассал» и ожидал того же от папá.

Так что кузен успешно прятался под столом, пока его оттуда не вытащил Константин Николаевич.

— Кто это начал? — спросил папá.

— Никола, — моментально ответил Володя.

— Кукса! — парировал Никола.

Царь вопросительно посмотрел на жену.

— Никола, — вздохнула она.

— Я с тобой дома поговорю! — пригрозил сыну Константин Николаевич.

Неизвестно, о чем дядя Костя в Стрельне говорил с Николой, но Володьке не было вообще ничего, кроме выговора от папá прямо на месте.

Вечером Саше принесли очередную посылку от аптекаря. Испытание шампуня оставило его почти довольным. Не «Шварцкопф», конечно, но уже вполне пригодно для использования.

За завтраком Гогель объявил, что его воспитанника производят в штабс-капитаны.

Саша тут же осознал, что это вместо отдельной комнаты, гитары, микроскопа и свободной переписки. На фоне запрета на оружие смотрелось особенно издевательски.

— Саблю мне хотя бы вернут, Григорий Федорович? — спросил Саша.

— Государь объявит о производстве в чин завтра во время обеда в честь именин государыни. Я за то, чтобы вернуть. Но последнее слово за Его Величеством.

— Понятно, — вздохнул Саша.

Гогель запустил руку в карман мундира и извлек на свет божий пять голубоватых бумажек с черным двуглавым орлом и синими завитушками. По обе стороны от двуглавого орла красовались здоровые цифры «5», а под ними надпись: «Государственный кредитный билет» и обещание немедленного обмена сего билета на пять рублей серебром или золотом. «Кредитные билеты» были раза в три крупнее привычных Саше бумажных денег.

Двадцать пять рублей в месяц…

— Григорий Федорович, это много или мало? — спросил Саша, хрустя ассигнациями в процессе подсчета.

— Некоторые в год столько получают, — заметил Гогель.

Это обнадеживало.

— А кто получает примерно столько же в месяц? — поинтересовался Саша.

— Титулярный советник.

Из великой русской литературы Саша смутно припоминал, что титулярный советник — это такое чмо, которое получило с этим чином личное дворянство, и больше ему до гроба ничего не светит.

Впрочем, если на шинель, жратву и дрова не тратиться, то может и ничего.

— Но это не значит, что их можно мотать на выпивку, — заметил Гогель.

В свете планов позакрывать в России кабаки звучало особенно прикольно.

— Да я квас люблю, Григорий Федорович, — усмехнулся Саша.

— Про табак я не говорю, — сказал Гогель.

— Разве что вам в подарок, но не надейтесь: это все равно, что лауданум дарить.

Гогель, кажется, хотел сказать что-то еще, но, видимо, решил, что лучше не давать подопечному лишней инфы.

— Обычно карманные деньги выдают только с 16-ти лет, — заметил он.

— У Никсы есть.

— Он цесаревич. У него через год совершеннолетие.

— Завидую, — сказал Саша. — Второму. Первому сочувствую.

Никса стоял перед мольбертом и писал с натуры Фермерский дворец. Саша заглянул в его работу и обалдел: акварель была совершенно профессиональной. И гамма, и рисунок, и настроение.

— Ну, ты даешь! — искренне восхитился Саша.

— Ну, если твой учитель академик Тихобразов, — скромно заметил Никса.

— Я тоже так до болезни рисовал?

— Нет, ты рисовал вполне по-детски. Хотя бывали отдельные удачи.

— Мне сейчас точно так не нарисовать.

— Это мамá на именины, — пояснил Никса. — В подарок.

Ах, да! Именины же. Ну, и что делать?

Шампунь же!

Только оформление пакетиков из аптеки — никак не подарочное.

— Никса,