«Вот гады: горшки в землю зарыли, а сверху какие-то замедлители присобачили. Давишь тележным колесом замедлитель, он возгорается через несколько минут, а под ним — порох… и время возгорания у всех разное.» Мне оставалось только восхищаться выдумкой ледогорских химиков. Эх, жаль, в моё время пороха ещё не было! Это сколько же проказ можно было подстроить! — это вам не фекалии в хранилище заливать.

Насколько лично мне всё было понятно, настолько все остальные ничего не понимали. Ну, быть может, кроме наших химиков. Ошеломлённые солдаты щедро осеняли себя знаками Пресветлого и боялись идти на помощь раненым: вдруг нарвёшься на такое же? Наступление на Ледогорию, мягко говоря, началось неудачно, и винить оказалось некого, поскольку никогда ранее ничего подобного не применялось.

Наше командование заставило пленных выносить наших раненых и убитых, растаскиватьпогибших лошадей и обломки телег. Некоторые изледогорцев древками копий без наконечников боязливо тыкались по дорожной колее, пытаясь найти не взорвавшиеся горшки, а потом ладонями разгребали вокруг них землю и относили на руках поближе к речке, едва ли не баюкая их, словно грудных детей. Возле реки химики тщательно осматривали обнаруженные «подарки» на предмет повторного использования, но уже во славу Божегории.

Мой сотник всё-таки нашёл способ применения моих знаний: наш десяток поставили в ближний круг охраны химиков, занятых разглядыванием смертельно опасных горшков. Я расставил своих побледневших бойцов лицом в сторону Ледогории, приказав закинуть щиты за спину, чтобы уберечь от возможного ранения железяками, если у химиков что-то рванёт, а сам, под изумлёнными взглядами своих солдат, потопал к Философу. По счастью, я уже давно отучил их обсуждать мои действия и давать советы, когда я их не спрашиваю, поэтому они промолчали.

— И что тут за хрень? — спросил я Философа.

— Забавная штукенция, — тот сунул мне трофейный горшок едва ли не под нос.

У этого сосуда широкое горлышко оказалось закрыто плоской крышкой-пломбой, имевшей цельную ручку для съёма и уплотнённую по окружности воском, а из центра крышки, прямо из её ручки, торчал стержень, похожий на забитый гвоздь, но только его шляпка имела диаметр едва ли не больше, чем у самого горшка.

— Наступишь вот на эту шляпку, стержень вдавится вовнутрь, а там…

Он ухватил пальцами ручку крышки и вырвал её из горлышка. Послышался лёгкий хлопок, и у меня похолодело в тестикулах. По счастью, это просто хлопнул воздух, вырвавшийся из герметично закупоренного кувшина. Мысленно обозвав химика всеми нехорошими словами, какие только успел вспомнить за пару мгновений и едва не отвесив ему затрещину, я продолжил осмотр предложенного.

Стержень, оказывается, прошивал и крышку-пломбу, и её ручку насквозь, имея заострённый конец, что усиливало его сходство с обычным гвоздем. Философ сунул руку в кувшин и, поковырявшись в нём, извлёк, будто балаганный фокусник, круглый медальон мутно-серого цвета, и сунул мне в руки. Это оказались два стёклышка, спаянные друг с другом параллельно, по окружности, а между ними был засыпан порошок.

— … а там остриё сломает вот эту стекляшку, и её смесь загорится сама по себе, — закончил я, бережно возвращая «медальон» назад. — А под ней — смесь пороха и железяк.

— Совершенно верно, коллега, — кивнул Философ, забирая стекляшку назад.

— Вот только закапывать такой кувшин нельзя, — продолжил я. — Земля окажется между пломбой и шляпкой, и при нажатии сверху шляпка не сможет опуститься: земля помешает.

— А для этого есть защитный кожух, — мой собеседник кивнул на валявшуюся грязную трубку из плотного картона, по диаметру как раз подходящую, чтобы просунуть в неё кувшин. — Он не даст земле попадать между шляпкой стержня и пломбой, а когда сверху наступит человек, или надавит колесо телеги, то такой кожух легко сминается: бумага — она и есть бумага. Самое главное: вручную отрегулировать глубину проникновения стержня так, чтобы он плотно упирался в замедлитель, и достаточно было бы даже малого его смещения вниз, чтобы стекло треснуло, и началась реакция самовозгорания…

Философ уложил «медальон» назад в горшок и принялся, напрягаясь, вставлять вырванную крышку обратно в горлышко. Я, уже зная, что глубина стержня была отрегулирована впритык, и поэтому нельзя ставить пломбу глубже, чем она стояла, даже на две толщины конского волоса, снова похолодел. Моё горло мгновенно перехватило словно кузнечными клещами, и не имелось никакой возможности даже всхлипнуть, тем более — сказать что-то простенькое, типа «… твою мать!». Оставалось молча молиться, что замедлитель рассчитан хотя бы на минуту.

— Надо будет потом стержень заново отрегулировать, а то я его выдернул почти на два пальца… — пробормотал Философ себе под нос, аккуратно поставив кувшин наземь.

Я осторожно выдохнул. Запас плохих слов оказался уже исчерпан, поэтому в голове гудела только злобная пустота.

— Замедлители имеют разный цвет, — он почесал себе затылок. — Нужно узнать, какой цвет на какое время задержки рассчитан…

Я поднёс к его носу кулак и постарался убедительно объяснить, что подобные опыты нужно делать как можно дальше от нас. Ещё лучше — ломать «медальоны» через щель своей задницы, а не в кувшинах. В случае ослушания его задница непременно огребёт на себя всё наше недружелюбие, какое только мы будем способны излить.

… - и не посмотрю, что ты — лейтенант, — только эти мои заключительные слова стали достойны того, чтобы в точности передать их моим читателям.

— Ба-бах!!! — грянуло за спиной.

Пугаться по настоящему у меня душевных сил уже не оставалось — я лишь втянул голову в плечи и пригнулся. По счастью, химики устроили площадку для найденных горшков вдалеке от дороги, и мы даже свиста картечи толкомнерасслышали. Я обернулся: взрыв отбросил одного из пленных, его тело как раз уже падало. Ещё несколько пленных оказались ранены; по крайней мере, двое из лежавших корчились и орали благим матом, а другие ошарашенно ощупывали свои тела. Конвоиры, ругаясь, пинками принялись поднимать упавших.

Мои бойцы все как один лежали ничком, боясь пошевелиться. Правда, не молились.

— Подъём, придурки! — гавкнул я, шагнув к ним. — Команды ложиться не было!

И пнул Столяра по бедру для вящего внушения. Хотя мог и Кашевара.

Мы сидели вокруг костра, на ледогорском берегу речушки. Мда, за целый день прошли меньше лиги из-за проклятых вражеских ловушек. К нам подошли наши две телеги; возницы распрягли лошадей и стреножили: предполагалось, что вскоре мы всё-таки двинемся вперёд, и для них не имело смысла топать в расположение обоза, а потом возвращаться обратно. Тем более, что эти мужички прекрасно знали, что Кашевар стряпает неплохую бурду. Отсутствие своей палатки их ни капли не волновало: они устроили себе гнездо под одной из телег, занавесив боковины пустыми мешками.

На ужин нам выпала каша с, как вы уже сами догадались, свежей кониной. На весь легион, разумеется, свежатины не хватило, но, поскольку мы ночевали рядом с местом побоища, и никто не рвался ложиться спать рядом с нами, то конкуренции за мясо не наблюдалось. Поэтому наши «извозчики» получили третий повод невозвращаться назад.