– Жил в коммуналке и буду жить, причем с теми же соседями. Рылом я еще не вышел для квартиры как у член-корреспондента.

И, значит, в строящейся пятиэтажке улучшенной планировки нам с Астаховыми предназначалась четырехкомнатная квартира на втором этаже. Одна большая проходная комната, из нее в одну сторону две двери в десятиметровые комнаты, в другую – дверь в комнату площадью восемнадцать метров. И восьмиметровая кухня.

В создающемся академическом центре тоже был свой небольшой автокомбинат, так что дяде Мише даже не придется менять место работы, он просто переведется из одного подразделения в другое. Ну, а уж с детскими садами и вовсе просто, тетя Нина без работы не останется.

Естественно, я предложил соседям два варианта. Первый – тот, про который уже рассказал, а второй – я съезжаю, а бывшая моя комната остается им, это я смогу обеспечить. И, что было столь же естественно, они единогласно, включая Джульку, выбрали первый вариант. На днях я уже свозил их на место будущего проживания и показал строящийся дом. Всем понравилось. Мол, и места-то какие красивые, и лес рядом, и река, и до Москвы рукой подать, всего-то двадцать километров, причем автобусы уже ходят.

Особенно радовалась Вера. Дело в том, что Астаховы не имели родственников в деревне. Дядя Миша являлся коренным москвичом, причем он даже сам не знал, в каком именно поколении, а тетя Нина была хоть и из Смоленской области, но сиротой. И выезды Веры на природу ограничивались только пионерлагерем, так что теперь лес, начинающийся чуть ли не прямо под окнами, казался ей чем-то огромным, восхитительным и полным тайн. Она уже взяла с меня обещание обязательно научить ее искать грибы и отличать съедобные от несъедобных. А также ловить рыбу в речке Пахре.

Ну, и теперь все контакты с властями осуществлял я, то есть Скворцов. Антонов, как оказалось, все-таки чувствовал себя чужим в прошлом, постоянно опасался что-то сделать не так и поэтому был на нервах. И Шелепина он воспринимал не столько как почти всесильного секретаря ЦК, а как помершего четверть века назад яркого представителя столь нелюбимой им номенклатуры. И вообще, живу-то здесь я! Значит, именно на мне, а не на каком-то проезжем секс-туристе, ответственность за все, что мы с ним тут сделаем. Поручать все контакты Антонову было нашей с ним общей ошибкой.

Все это пришлось изложить Косыгину, который после того эпизода относился ко мне несколько настороженно, однако услышанное его успокоило. Я пообещал, что Антонова он увидит только тогда, когда сам его пригласит. Ну, а Шелепин так и не узнал, что был на волосок от безвременной гибели. И, хочется надеяться, никогда не узнает. Грубость же Антонова на него не подействовала – они там в ЦК еще и не так друг друга крыли, особенно после стакана-другого. Главное, что я, с его точки зрения, имел право на эмоции. Мой статус путешественника во времени в его глазах хоть и не имел явных здешних аналогов, но все же был достаточно высоким.

С Семичастным же мы были уже на «ты». Правда, получилось это в значительной мере случайно. Он почти в самом начале знакомства спросил: «Вить, ничего, что я к тебе обращаюсь на ты?» и получил ответ:

– Конечно. А мне тоже на «ты» можно?

Так как Семичастный старательно изображал из себя этакого простого рубаху-парня, то ему ничего не оставалось, кроме как ответить «разумеется». А сейчас мы уже привыкли, он ведь ненамного старше Скворцова, а с точки зрения Антонова вообще пацан.

Надо сказать, что к информации о будущем он отнесся куда спокойней, чем его друг Шелепин. Просто хмыкнул что-то не очень разборчивое, но однозначно нецензурное, на чем вопрос был исчерпан.

Его, ясное дело, сильно интересовала информация о вражеских агентах и предателях. Я, не чинясь, тут же рассказал ему про Полякова.

– Он что, был один такой? – поинтересовался Володя, спрятав листок с закорючками, которые делал во время моего рассказа.

– Разумеется, нет. Но про остальных я расскажу после того, как узнаю, что все, причастные к смерти сына Полякова, как минимум вылетели со службы без погон и с сорокарублевой пенсией. А лучше, чтобы и вовсе сели. И дело тут не в моей мстительности или кровожадности, а в том, что такие люди вредят Советскому Союзу больше, чем десяток Поляковых. Неужели трудно было сообразить, что смерть сына не укрепит его верности советской власти? Нет, решили, что он все стерпит, и получили закономерный результат. Таким дубам не место в разведке.

– Однако они не из моего ведомства.

– С каких это пор трудности начали пугать настоящего коммуниста? Тем более что есть еще и Шелепин. Например, пусть он осторожно покатит бочку на ГРУ. Леня, конечно, встанет на защиту военной разведки – просто в пику Александру Николаевичу. Вот тут и будет самое время предъявить материалы на Полякова. Или можно еще что-нибудь придумать, я на своем варианте не настаиваю.

– Ладно, пока и этого хватит, – согласился Семичастный. – Кстати, а эта твоя ЭВМ шифры взламывать не умеет?

– Точно не знаю, но скорее всего такие возможности у нее есть. Однако для такой работы мне, во-первых, придется самому научиться прикладной криптографии, и быстро это вряд ли получится, а во-вторых, после этого я все равно по этой тематике в полную силу работать не смогу, мне и на задания Алексея Николаевича времени не всегда хватает. Поэтому давай я лучше тебе вычислительный центр организую? Пришли подходящих сотрудников, их у меня в подвале обучат работать на ЭВМ чуть попроще.

И, значит, теперь мои подчиненные в поте лица готовили ящики из-под «Вег» под установку туда плат от программируемых калькуляторов. На мою долю оставался финал – то есть вставить иновременные внутренности и распаять уже подготовленные по месту провода. Комитет госбезопасности заказал мне восемь секретных вычислительных машин «Вега-КПВ», то есть «Вега с Касио Программируемым Внутри». Впрочем, афоризм «внутре у ей неонка» был еще неизвестен даже его будущим авторам. С которыми, между прочим, Ефремов обещал меня скоро познакомить.

За тем, чтобы в комитетском ВЦ их никто не пробовал вскрывать, Семичастный проследит сам. Хотя просто так там все равно ничего не увидишь, начинку калькуляторов я после монтажа и проверки работоспособности заливал непрозрачной эпоксидкой. Что под ней, даже мои подчиненные не знали, но подозревали, что там разработанные где-то в недрах КГБ позитронные мозги первого поколения.

Ну, а еще в мой актив можно записать то, что реформы Косыгина в ближайшее время не предвидится. Во всяком случае, в известном нам с Антоновым варианте Косыгина – Либермана. Прочитав все предоставленные ему материалы на эту тему, предсовмина вздохнул:

– Эх, а ведь как красиво на бумаге выглядело… но правильно я говорил Евсею Григорьевичу, что даже минимальные уступки капитализму подобны дырке в плотине. Рано или поздно, но вода ее размоет. И будет вместо хозрасчета – рынок, вместо собственности трудового коллектива – частная, а там и до юридически оформленной реставрации капитализма недалеко.

– Ну вот, – поморщился я, – и вы туда же. Далась вам эта частная собственность! Социализм – это строй, смыслом существования которого является социальная справедливость. И определять его по отсутствию частной собственности некорректно. Впрочем, некорректны любые определения по принципу отсутствия у объекта чего-то. Например, у кошки нет ни рогов, ни крыльев, ни жабр, и что, будем ее так определять? Опарыш под отсутствие таких признаков тоже подходит.