– Так точ, вашство, – рявкнул вестовой.

– Позовите!

Явился Микки. Барон представил его контрразведчику.

…Едва шлюпка отошла от парохода, как энергичнее, торопливее заработали его двигатели. За кормою забурлила вода.

Матросы дружно налегали на весла. Татищев сидел на корме прыгающей по волнам шлюпки и смотрел немигающим взглядом на пароход.

Когда шлюпка пристала к причалу Графской пристани, на море уже легли ранние сумерки и пароход едва угадывался в них.

Микки долго стоял на причале. Он дождался возвращения шлюпки к пароходу, видел, как ее с помощью талей подняли на борт.

Пароход тронулся, и его постепенно стала растушевывать синева.

Миновав внутреннюю охрану, прочувствовав мрачноватую таинственность коридоров и быстрые, ощупывающие взгляды офицеров, Микки попал в большую и нарядную комнату, столь необычную для этого строгого учреждения.

Тянулись вверх и скрывались в сумеречной выси узкие венецианские окна, блестела хрусталем огромная, многоярусная люстра, украшали стены полотна знаменитых живописцев, подчеркивала уют кабинета изящная резная мебель.

Хозяин этого кабинета полковник Татищев, не понравившийся Микки там, на корабле, и позже, в пути сюда, своей какой-то расплывчатостью и бесформенностью, здесь, в кабинете, словно бы стряхнул с себя сонную одурь, глаза приобрели твердость. Сам стал как бы выше и энергичнее.

– Садитесь! – Татищев указал не на стул возле стола, а на длинный мягкий диван у стены. Подождал, когда усядется Микки, и лишь затем присел сам. – Прошу без церемоний!

Коротко и благодарно взглянув на начальника контрразведки, Микки, возражая самому себе, подумал: «Нет, все же полковник относится к той категории людей, которые наделены счастливой способностью располагать к себе людей». Татищев заговорил сразу о главном:

– Его превосходительство барон Врангель избрал вас для выполнения очень ответственной миссии. Я пообещал барону помочь вам, и таким образом эта миссия становится делом не только вашей, но и моей чести.

– Благодарю, господин полковник.

– Меня зовут Александр Августович, – мягко сказал Татищев, Микки с признательностью склонил голову.

Татищев доверительным тоном продолжал:

– Добраться до Петрограда мы вам, разумеется, поможем. Но этого мало. Там, в Петрограде, – враг. Для того чтобы жить среди врагов и выполнить столь важную миссию, нужны кое-какие навыки. Мои люди помогут вам и в этом. – Щуря зеленоватые глаза, полковник внимательно посмотрел на Микки. – Вы получите нужные адреса, вживетесь в разработанную для вас легенду…

– Легенду?!

– Ах, да! – Татищев дотронулся до высокого чистого лба, раскатисто засмеялся. – Вы ведь не знаете, что это такое…

Нерешительно, словно оправдываясь, Микки сказал:

– До недавнего времени я служил при генерале Ковалевском… – И замолчал, понимая, как глупо объяснять начальнику контрразведки то, что он прекрасно знает.

– Легенда в данном случае – ваша новая биография, – пояснил Татищев. – Петроград, я полагаю, вы знаете хорошо?

– Да, конечно. В Петрограде я с тех пор, как меня отдали в кадетский корпус. Потом военное училище… – Микки улыбнулся своим воспоминаниям.

– Вот это, пожалуй, придется вычеркнуть, – задумчиво сказал Татищев. – Лучше гимназия… какая-нибудь коммерческая школа… или уж университет… вечный студент. Да и происхождение ваше опустим до… ну, до пролетарского вряд ли получится, а вот до чиновничьего или там купеческого… Им это больше импонирует.

– Да-да, понимаю.

– Но это все с завтрашнего дня, – твердо сказал Татищев и решительно встал. – Мой адъютант передаст вас в надежные руки. Отдыхайте. С завтрашнего дня вы пройдете короткий курс той науки, которая сможет вам пригодиться. Тем временем подготовят документы. Надежные документы – три четверти успеха.

Микки ушел, покоренный учтивостью и дотошной предусмотрительностью полковника.

…Капитан Селезнев, к которому адъютант препроводил Микки Уварова, тут же отвел его в служебную гостиницу. Она находилась во флигеле, примыкавшем к зданию контрразведки, и состояла из одной-единственной комнаты.

Уже подводя гостя к двери флигеля, капитан Селезнев сказал:

– Извините, подпоручик, одиночества я вам обеспечить не могу. Здесь уже живет один человек.

– Ну что вы, право… – смущенно замахал рукой Микки.

– Гарантирую лишь, что это интересный собеседник, – пообещал капитан и, ступив на крыльцо, полушепотом добавил: – Если, конечно, сумеете его разговорить.

Представив Микки штабс-капитану Гордееву и условившись о завтрашней встрече, Селезнев удалился.

Штабс-капитан уже готовился ко сну. Лишь Микки, возбужденному недавним разговором с князем Татищевым о Петрограде, легенде, фальшивых документах – словом, обо всем, что больше напоминало начало какого-то таинственно-романтического, в духе Ника Картера или Ната Пинкертона, приключения, спать совсем не хотелось. Думая о своем, он рассеянно поглядывал на мелькавшего перед ним штабс-капитана, и ему показалось, что он уже где-то видел эти большие оттопыренные уши, холодный взгляд время от времени останавливающихся на нем серых глаз. Определенно, видел. Но где, когда? Гордеев сразу же узнал Микки и понял, что, тот мучительно пытается вспомнить его.

– Не ломайте голову, подпоручик, – сказал штабс-капитан. – Мы действительно знакомы. Точнее, мы встречались. Хотя нас никогда прежде не представляли друг другу.

– Вот и я подумал… – Микки даже посветлел от подсказки Гордеева. – Очень знакомое лицо. Но, право, не припомню…

– Толкались в одних коридорах, – ухмыльнулся Гордеев. – Вы ведь в приемной у Ковалевского находились? А я – этажом ниже.

– У Николая Григорьевича? Простите, у полковника Щукина?

– У него.

– Значит, мы сослуживцы! – совсем обрадовался Микки. – Или… как это… однополчане?

– Что-то вроде этого… – Гордеев лег в постель, закутался в одеяло.

– А я ведь покинул Владимира Зеноновича, – с легкой печалью в голосе сказал Микки. – Вернее, когда Владимир Зенонович оставлял армию, он предложил мне сопровождать его. Быть может, я так бы и поступил. Даже наверняка: я его очень уважал. Но накануне я узнал, что армию примет Петр Николаевич Врангель. А Петр Николаевич – это моя особая любовь… – вдохновенно рассказывал Микки. – Вы меня слушаете?

Гордеев шевельнулся. Однако глаз не открыл.

– То есть даже не Петр Николаевич, хотя… знаете, до начала смуты, нет, еще даже до начала войны я часто бывал в доме у Петра Николаевича. Его матушка баронесса Марья Дмитриевна всегда была так добра ко мне. Она ведь и крестила меня. Да-да, штабс-капитан!.. Она – моя крестная! Кто бы мог подумать тогда, что ей уготована такая участь!