– Насколько я понимаю, планируется еще одна кража в музее? – сиял Фома Неверный. – Племянник директора уже завербован в сообщники, а со Светланой Владимировной у преступника не вышло, и он прибег к гипнозу! Сенсационный будет материал: «Воскресший профессор промывает мозги своей ученице»! Он и меня загипнотизировал! Самое потрясающее, я очнулся на улице и ничего не помнил! Если бы не эта запись…

Нет, что бы ни говорил дядя Тимоша, а дурак есть дурак, и по-другому его не назовешь. Куда ж он полез-то, если все знал?! Я не сомневался, что Фома вернется в город лучшим другом ведьмака, а про запись и не вспомнит. А на душе было кисло. Права тетя Света: стыдно и подло копаться в чужих мозгах. Да и ведьмак так считал, хотя все же копался…

А Фома поговорил-поговорил и вдруг наклонился, не слезая с седла, и в руке у него оказался костыль! Он был привязан к скутеру, а я не разглядел в темноте.

– Будем брать с поличным! – провозгласил журналист. – Это у тебя фонарик? Отлично!

Цапнул оставленный ведьмаком фонарик, и, отчаянно хромая, поскакал в тайгу.

Недооценил я Фому. Сломанный палец – еще не вся нога, ходить можно, если терпения хватает.

Я бросился за ним. Я грозил ведьмаком и пытался вырвать костыль и зашвырнуть в тайгу. Но Фома был вдвое старше и вдвое тяжелее. Он отбрасывал меня, как мячик. Тогда я повис у него на ноге, не давая идти. Фома взвалил меня на плечо, отнес на дорогу и двумя ремнями, своим и моим, привязал за руки к рулю мотоцикла. Мои крики отскакивали от него, как пареный горох от железобетонной стенки.

Светящийся нож он оставил мне, так и не поняв, что держал в руках. Воткнул в ствол кедра повыше, чтобы я не смог достать, и на прощание крикнул:

– Не трусь!

Нож светил ярко и ровно. Я видел каждую травинку на дороге, и бисеринки росы на паутине, и стрелки на своих часах. Половина одиннадцатого, солнце уже зашло.

Когда шаги журналиста затихли, я дотянулся зубами до ремня на правой руке.

Человеческим зубам не перегрызть ремень из настоящей кожи, это я теперь точно знаю. Может быть, за день, и то вряд ли. А у меня оставались минуты. Час я давал Фоме на то, чтобы дохромать до раскопок; за это время надо было избавиться от ремней и догнать его.

Полчаса я потратил на то, чтобы убедиться в бессилии зубов перед ременной кожей. Сделанный из какого-то пластика ремень журналиста был вдвое шире моего и выглядел несокрушимым. Я попробовал его на зуб от отчаяния, и толстенный пластик пополз, как только я сумел надорвать краешек. Освободив руку, я распутал второй ремень. Встал у кедра, хлестнул ремнем по высоко воткнутому ножу, и он упал мне в руки.

Пожалуй, я успевал нагнать Фому невдалеке от раскопок. Посмотрим, что он сделает. Связать себя больше не дам, да и нечем теперь. А если журналист потащит меня к ведьмаку, то так тому и быть.

Я бежал по тайге, высоко подняв нож, и золотистый свет окружал меня коконом, чуть искря, когда в него попадали ветки. Местами тропинка исчезала. Днем это не мешало идти, потому что ближе или дальше всегда можно было увидеть ее продолжение. Но в той невероятной тьме ничего не стоило пропустить засыпанный бурой хвоей поворот и остаться в тайге до утра или навсегда. Дважды я останавливался, думая: «Теперь все, не выберусь», и как последнюю надежду искал на земле отпечатки журналистского костыля. Но выводили меня не следы, а то ли слепая удача, то ли нож, который чуть заметно дрожал в руке, ловя тончайшие потоки энергии.

Потом я услышал далекий шум и побежал напролом, уже не боясь заблудиться.

Сначала звуки битвы были похожи на стук бильярдных шаров, когда их сгребают вместе после игры. Но чем ближе я подбегал, тем яснее различался яростный звон стали. Клинки лязгали и скрежетали, словно их горой вываливали из кузова, как металлолом. У меня не хватало воображения представить в этой грохочущей мешанине одинокого дядю Тимошу с ножом против двух сотен сабель. Я помчался напропалую, прикрывая глаза рукавом от хлещущих веток.

И вдруг что-то сбило меня с ног.

Нож отлетел; сияющий кокон трепетал и вытягивался, пытаясь укрыть хозяина от опасности. Но до него было далеко, а опасность оказалась рядом. В воздухе свистнуло и, оцарапав мне щеку, в землю впился ржавый клинок.

Удар нанесла твердая рука. Сабля ушла глубоко в землю. Оцепенев, я смотрел на костяные пальцы без ногтей, державшие рукоять. Надо мною стоял скелет в рассыпающейся ржавой кольчуге и дергал саблю, видно, увязшую в кедровом корне под землей. На грудь мне опустилась нога, обутая в гнилые остатки модного восемьсот лет назад сапога с загнутым носком. Я знал, что это нежить, тварь без чувств и мыслей, но все же в застывшем оскале заяна мне почудилось торжество.

Кто знает, сколько голов снесла кривая сабля, прежде чем ее хозяин сам лишился головы. Меня спасло то, что кости оказались легкими. Я оттолкнул ногу с такой силой, что гнилой сапог развалился, а заян упал навзничь. Пока он поднимался, я успел схватить нож. Синий ведьмачий клинок вспыхнул еще ярче, обволакивая меня защитным коконом. А скелет уже набегал с поднятой над головою саблей, и я вскинул нож ему навстречу, пытаясь отразить удар.

В воздухе негромко хлопнуло. Сабля полетела на землю, за ней упала кольчуга; звякая, покатился по корням пустой шлем. Мой враг исчез, лопнул, как старый воздушный шарик, едва прикоснувшись к поставленной ведьмаком защите. В расползшемся по швам гнилом сапоге шевелилась бледная личинка.

Земля на тропинке вдруг треснула, как от жары. В разломе показались вымазанные глиной пальцы. Второй!

Я даже не стал нагибаться, только подошел. Когда защищавшее меня сияние коснулось мертвых костей, раздался хлопок, и земля провалилась.

Лязг стали и костяной стук за деревьями не прекращались. Теперь я шел на звуки битвы, озираясь и подбегая туда, где слышался подозрительный треск ветки или шорох осыпающейся земли. Троих заянов удалось уничтожить, когда они выбирались из могил. Еще один, в украшенном серебряными насечками шлеме, напал на меня, размахивая вырванным с корнями деревцем. Защита ножа, поставленная против нежити, пропустила дубинку, в которой еще текли живые соки. Мне пришлось бы плохо, если бы я не догадался, поймав деревце под мышку, метнуть нож в заяна.

Итак, ведьмак бился не с двумя сотнями, а со всей отборной тысячей Чингисхана. Легкость моих побед уже не радовала. По совести-то не были они такими уж легкими. В первый раз мне чуть не снесли голову, в последний – чуть не проломили.

* * *

К раскопкам я вышел в стороне от лагеря археологов.

Вблизи костяной стук и лязг железа оглушали. Казалось, я попал в центр гигантской молотилки, и только ведьмачий нож спасал мне жизнь. В его мерцающем свете мелькали заржавленные клинки, летели отрубленные руки, катились черепа. Заяны дрались между собой! Оглохнув и оцепенев, я стоял на краю пустой могилы. Хлоп! Сабля, далеко занесенная в пылу схватки, коснулась моего защитного кокона, и скелет исчез. Его противник, поводив черепом с пустыми глазницами, ринулся на меня. Хлоп! Исчез и он; шлем скатился на дно могилы, громыхая, как пустой бидон.