– Простите, барыня, по приказу я… – начала оправдываться Улита.

– По чьему приказу? – грозно спросила помещица.

– Барина, – живо ответила Улита. – Он не велел…

– Так это он не велел меня пускать в дом свой?

– Нет… не он… то исть он… то исть дохтур… – путалась ключница.

– Пошла вон, подлая! – процедила сквозь зубы помещица. – Хотя нет, стой! Комнаты нам приготовь, что в прошлый раз мы занимали. И ужин вели подать. А теперь – вон!

– Накажут меня… – захныкала Улита.

– Делай, что велят тебе, – вдруг раздался откуда-то сверху чистый и звонкий голос.

Агриппина Юрьевна, Иона и Фомка подняли головы. Наверху лестницы стояла девица лет двадцати в домашнем платье и ночном чепце, держа свечу в руке. Фитилек свечи золотил дивные волосы, выбившиеся из-под чепца и свисающие волнами до локтей, а сама девушка была настолько хороша, настолько светла, будто неземная вовсе, а с небес спустилась. Агриппина Юрьевна не поддалась чарам незнакомки, подошла к лестнице, поставила ногу на первую ступеньку, что означало – я хозяйка здесь. И грозно прозвучал ее вопрос:

– Кто такая?

– Меня зовут Янина, сударыня, а Владимир Иванович зовет Ниной, – ответила девушка, спускаясь вниз. Впрочем, она как бы и не спускалась вовсе, а плыла, точно по воздуху.

– Хм! – презрительно фыркнула помещица. – Слыхала, слыхала…

– Простите Улиту, – говорила тем временем Нина, продолжая плыть вниз. – Она боится гнева вашего сына. Агриппина Юрьевна… Вы позволите называть вас так?

– Ты кто такая? – повторила помещица с угрозой. – На каких правах в этом доме? Почему слугами командуешь?

Нина успела спуститься, остановилась напротив помещицы, в смущении опустив длинные ресницы. Агриппина Юрьевна прошлась вдоль ступенек туда-сюда, не спуская хищных глаз с юной особы, бросая на нее такие свирепые взгляды, что, казалось, вот-вот от Нины останутся одни клочки. Собственно, сейчас перед Гордеевой была женщина, на которую ее сын променял Лизу, значит, она враг и Агриппине Юрьевне. Но в кротости Нины просматривалась та неподдельная чистота, то смирение, которые трогают даже жесткое сердце. Ионе, во всяком случае, стало жаль девушку – вины-то ее нет в том, что она стала игрушкой барина. И он позволил себе отвлечь помещицу:

– Тебе, барыня, не мешает прилечь, а то ведь, почитай, весь день на ногах. Сударыня, – обратился он к Янине, а Гордеева тут же метнула в него испепеляющий взор. Да ведь не мог он по-иному обращаться к девушке, не зная точно, к какому сословию та принадлежит. Раз в барское платье одета, стало быть, не крепостная. – Распорядитесь, чтоб комнату Агриппины Юрьевны согрели да ужин быстрей подали.

Янина упорхнула – поступь у нее была неслышная, легкая, Иона даже чуточку залюбовался девушкой, глядя ей вслед. Но помещица толкнула его в бок:

– Нечего пялиться. Лучше узнай, где сын мой.

Она поднялась по лестнице в комнату, а Иона пошел в столовую, где накрывали на стол Улита и сонная кухарка. Янина следила, чтобы приборы лежали на местах да салфетки подали, в ее движениях заметны были редкое изящество, утонченность, изысканность. Увидев Иону, она смутилась, потупилась. Ему приходилось разговаривать с ней в паузах, когда Улита и кухарка удалялись на кухню:

– Скажите, сударыня, Владимир Иванович… что с ним?

– Не спрашивайте, – вскинула на Иону влажные глаза Янина. – У него помутился рассудок. Доктор велел держать его взаперти по причине крайней буйности. Сначала наблюдались только припадки ярости, а когда маменька Лизаветы Петровны привезла кузнеца, который уверял, будто бы Владимир жену Лизу… он говорил, будто в руке Лизаветы Петровны нашли подкову… а подкова та…

– Да, да, я знаю, – мягко перебил ее Иона.

– А я не верю, что Владимир Иванович на такое безрассудство способен. Он добр. Только немного болен. Это пройдет, я знаю.

– А что с Никитой случилось?

– О! – Далее девушка заговорила с жаром, как будто только и ждала этого вопроса. – Вы только маменьку Лизаветы Петровны не слушайте. Я была там, на верховой прогулке, и Поль был, и еще господа… Лошадь взбесилась. Бежала рысью, а тут вдруг взвилась на дыбы раз, другой. Ники закричал, видно, еще больше испугал лошадь, она и сбросила его. По счастью, мальчик остался цел… ушибся, правда. Без памяти был. Но все обошлось.

– Где же барин сейчас?

– После случая с Ники матушка Лизаветы Петровны привезла того кузнеца, уличить хотела, мол, свидетель есть, что Лиза встречалась с мужем. Она подозревала, что он нарочно устроил и сыну падение с лошади. Грешно же так думать! В общем, Владимир Иванович пришел в ярость и кинулся избивать кузнеца, кричал, что тот бессовестно лжет. И нечаянно прибил его до смерти. Маменька Лизаветы Петровны убежала и гнусные слухи распустила… а сейчас Владимир заперт в мансарде. Доктор прописал ему порошки и настои. Иногда Владимир колотит в дверь кулаками, требует его выпустить… Он так страшно кричит… так всех пугает… А доктор заверяет, что это пройдет. Он лечил душевнобольных, знает. Только вы, сударь, не пугайтесь и скажите Агриппине Юрьевне, что нужно обождать, совсем немного обождать.

Помещица выслушала пересказ Ионы его разговора с Яниной, не перебивая, лишь хмурясь. А ночью своими ушами им довелось услышать, как Владимир громовым голосом начал вдруг требовать его выпустить. Помещица крестилась, Иона, прибежавший к ней в комнату, уговаривал набраться терпения. Так же внезапно, как и началось, буйство больного прекратилось.

Утром следующего дня Агриппина Юрьевна поехала на квартиру, которую снимала и где ждали ее соглядатаи, нанятые Ионой. Если допустить, что добрая половина слухов, представленных ими, – ни на чем не основанные сплетни, то остальная часть все равно привела помещицу в ужас. То, что сын оставил службу, положим, она догадалась, но не подозревала, что произошло это давно – полтора года назад. Оказывается, Владимир врал ей, мол, служу. А зачем? Его воля, что желает, то и делает. Но остальные слухи и вовсе были какие-то бессмысленные. Будто бы Владимир Гордеев уморил в заточении жену, которую держал в деревне на правах холопки (по другим сплетням, Лиза содержалась в сыром и темном подземелье, вырытом под домом). Далее: холопов своих он, мол, истязает, собаками травит, жизни лишает по своему усмотрению. Нравом он нетерпим и вспыльчив, а то и вовсе бешенством страдает. Содержит любовницу прямо в доме своем без всякого стыда, осыпает ее золотом и купает в крови холопских дев. Говорят, потому и молода она вечно, а на самом деле ей более ста лет. К тому же она ведьма и совершает колдовские обряды с жертвоприношениями младенцев. А граф учиняет оргии разврата, заставляя дворню (старых и малых) нагишом по дому бегать и бесовские пляски исполнять. Последнее: сына своего граф решил уморить, потому что кровушки для содержанки не хватило.

И как должна была воспринимать все эти нелепицы Агриппина Юрьевна? Слов у нее недоставало, чтоб высказаться. Ходила она взад-вперед, терзая носовой платок, словно он виноват в слухах мерзких, вдруг остановилась и спросила: