— Ты у меня будешь уважать приказы товарища Сталина! Я тебя научу!»

Правды ради надо отметить, что этому полковнику крупно повезло — он был пьян, а солдат трезв. С пьяными советскими солдатами в «поверженной Германии» лучше было не связываться. Тот же Коряков (боевой капитан, прошедший всю войну от Москвы до Силезии) пишет:

«На Вильгельмштрассе в Бунцаау я пережил ночь, самую страшную в моей жизни. Ни под бомбежками, — скажем, на Волыни, где в одну ночь снесен был полностью город Сарны, — ни на переднем крае под огнем немецких шестиствольных минометов, нигде не испытал я такого страха, как тут, в этом мирном немецком квартале… Мы легли спать в десять вечера. Дверные замки были поломаны, к дверям приставили стол, ведра с каменным углем. Не прошло и полчаса, как дверь зашаталась, баррикада поехала… Танкисты… Шестеро. Не одни солдаты, но и офицеры. Пистолеты наружу, за поясами. Нимало не обращая на меня внимания, протопали вверх по лестнице. Наверху, над потолком, раздались женские крики, плач детишек. В волнении стал я одеваться. Девушка и старики Вюнш умоляли меня не ходить туда: убьют! Минувшей ночью убили офицера городской комендатуры, пытавшегося помешать насилию. Всю ночь мы слушали в страхе крики несчастных женщин, плач детей и топот, топот тяжелых солдатских сапог над головой…»

Личные воспоминания М. Корякова вполне подтверждаются документами немецких военных архивов. Так, 10 февраля 1945 г. на сторону противника перешел капитан Б., командир батальона 510-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии. Свой поступок — достаточно неординарный для последних недель войны — он объяснил тем, что застрелил двух своих подчиненных, застигнутых в момент группового изнасилования немецкой девочки, и «не мог более смотреть, как красноармейцы обращаются с гражданским населением». Попавший в плен младший лейтенант из 287-й стрелковой дивизии на допросе показал, что несколько офицеров его части, попытавшихся воспрепятствовать насилию над гражданским населением, были застрелены распаленными красноармейцами. Напротив, капитан Е., командир батальона из состава 4-го гвардейского танкового корпуса 2 февраля 1945 г. застрелил своего подчиненного, который попытался было заступиться за изнасилованную капитаном Е. женщину. В поселке Гермау, занятом частями 91-й гвардейской стрелковой дивизии, советский военный комендант в целях спасения немецких женщин от насилия собрал их в помещении церкви и выставил вооруженную охрану, которой было приказано в случае необходимости стрелять по красноармейцам…

У «нарастающего одичания» Красной Армии была еще одна причина — радикальная смена состава и человеческого «качества» призывного контингента.

Велика Россия, но и она не могла до бесконечности кормить миллионами молодых мужчин прожорливое чудовище многолетней войны. Без малого пять миллионов человек находилось в составе Вооруженных Сил СССР уже к моменту начала войны. По Указу Президиума ВС СССР от 22 июня 1941 г. было мобилизовано 10 млн. человек. Затем, по постановлению ГКО от 11 августа 1941 г. — еще 4 миллиона. Осенью 41-го призывали уже родившихся в 1890 г., т. е. пятидесятилетних мужчин. Еще 2 миллиона поступило в армию через т. н. «народное ополчение».

Волны мобилизации 1941 г. поглотили без остатка весь накопленный в предвоенное десятилетие запас обученных, прошедших действительную военную службу резервистов. Но прожорливое чудище требовало все новой и новой крови. С 1 января по 1 марта 1942 г. мобилизовано еще 700 тыс. человек… Разумеется, в тылу оставались многие миллионы мужчин, но армия 20 века не могла воевать и побеждать палками и камнями. А для того, чтобы воевать танками, пушками и самолетами, для того, чтобы все эти горы военной техники обеспечить боеприпасами, горючим, запчастями, за спиной одного солдата должны были работать в тылу не менее пяти рабочих и хлеборобов.

Ко второй половине 1944 г., к тому моменту, когда наступающая Красная Армия подошла к границам Германии и ее союзников, в ее рядах практически не осталось комсомольцев-добровольцев, осаждавших военкоматы в июне 41-го. Фраза «прошел всю войну от Буга до Волги и от Волги до Эльбы» — если только она не является дежурным газетным штампом — может быть применима лишь к людям совершенно уникальной судьбы, «родившимся в сорочке»… Пять месяцев в пехоте. Одиннадцать месяцев в танковых войсках. Статистика беспощадно свидетельствует, что после этого очередная единица «личного состава» переходила в разряд безвозвратных (убитые, пропавшие без вести) или санитарных (раненые, больные, обмороженные) потерь. Причем это статистика 43–45 гг., в которой не отражены катастрофические потери первого года войны!

И тем не менее к концу 1944 г. только в Действующей армии (т. е. без учета тыловых, учебных, транспортных, санитарных частей и учреждений Вооруженных Сил) числилось 6,7 млн человек. Откуда же их набрали?

Подросли и достигли призывного возраста мальчишки военных лет — голодные, худые, выросшие в условиях фактической беспризорности (отец на фронте, мать — с рассвета до заката на заводе), воспитанные изрядно криминализованной по военному лихолетью улицей. На протяжении всей войны «спецрезервом» призывных контингентов оставался ГУЛАГ, причем на фронт, в Действующую армию, отправляли главным образом «блатарей», уголовников (58-я статья представлялась недостаточно благонадежной). Но и из этих «сусеков» последние крохи были выметены еще раньше. Главным же источником призывных контингентов в последний год войны стала освобожденная от немецкой оккупации территория западных областей СССР.

Там было кого призывать: 1,5 млн человек 1905–1918 г. р., не попавших под 1-ю военную мобилизацию (уклонились от призыва или сам военкомат исчез раньше, чем успел разослать повестки); 3,6 млн мужчин 1890–1904 г. р., оставленных и/или оставшихся на оккупированной территории к моменту объявления 2-й волны мобилизации (август 41-го). Не известное точно число подростков, достигших к 1944 г. призывного возраста. И еще по меньшей мере 1–1,5 млн «окруженцев», дезертиров, «отставших от своей части» и т. п. Теоретически все эти люди должны были существовать и после прихода Красной Армии прибыть к вновь организованному военкомату.

Практически все было гораздо сложнее — очень не просто было мужчине призывного возраста пережить три года оккупации. Слишком много вопросов вызывал он у немецких властей: если бывший военнослужащий Красной Армии — то почему не в лагере для пленных? Если партизанский разведчик — то почему еще не арестован? Уклонился от призыва — или оставлен органами НКВД для организации диверсионной работы? Лояльность по отношению к «новому порядку» приходилось доказывать.

Каждый доказывал по-своему. 511 тыс. советских людей работало на железных дорогах — тех самых, которые периодически взрывали советские партизаны. Сотни тысяч пошли на службу в организованные оккупантами полицейские батальоны, казачьи полки, отряды «местной самообороны», всевозможные «национальные» вооруженные формирования. Так, только в составе печально знаменитой Русской освободительной народной армии (позднее «освободительная армия» была преобразована в 29-ю дивизию СС) Б. Каминского против партизан на Брянщине воевало более 10 тыс. человек. И если тех, кто с оружием в руках воевал на стороне гитлеровцев, было все же относительно немного, то гораздо большее число бывших советских граждан сумело «подсуетиться по мелочи»: кто-то без лишнего шума донес на соседа, кто-то помог немцам найти спрятавшуюся в подвале еврейскую семью. Кто-то и вовсе никого не предавал и не доносил, напротив — с риском для здоровья и жизни грабил опустевшие квартиры, вступая при этом в ожесточенную схватку с другими мародерами…