2

А как поступали народы мира? Покупали дома, и дворы, и участки земли, и строили там дома, и давали каждому из своей общины, не важно, бедному или богатому, квартиру даром, кроме домов, построенных для паломников и стоявших целый год пустыми. И еще и еще приобретали они земли в городе и за городом. Как-то раз решила армянская церковь купить участки земли, но не было у нее денег. Взяли армяне ссуду в сорок тысяч лир золотом из государственной казны. Когда подошел срок уплаты, отправился патриарх в Стамбул и договорился с властями, чтобы те взимали с каждого мужчины один грош в год сверх налогов. Не прошло трех-четырех лет, как они освободились от долга. Так армяне купили себе юго-западный край Старого города, кроме полей и виноградников вне города, а на деньги, вырученные от евреев за съем квартир и лавок, купили себе еще участки земли и построили на них дома и магазины. И греки купили себе северо-западный край города, кроме полей и виноградников вне города, а на деньги, вырученные от членов других общин за съем квартир и лавок, купили себе еще участки земли и построили на них дома и лавки, опоясавшие Иерусалим. И русские купили себе тот самый земельный участок и построили для себя церковь, и дома для своих священников и монахов, и дома для паломников, которые приходят каждый год из России поцеловать прах могилы своего Спасителя.

И все еще жили евреи внутри стен в тесноте и давке в маленьких дворах, снятых у арабов; и каждый двор полон этажей; и в каждом этаже полно жилых помещений; и не в каждом помещении есть окна, но в одно помещение проникает свет через трубу в потолке, а в другое — проходит свет через отверстие над притолокой или через открытый вход во дворе; а там — колодец с водой и возле него стирают женщины белье; а внизу, на нижнем дворе — отхожие места, которые чистят не чаще, чем раз в несколько лет. И все еще можно было купить дом за мешок риса, но не нашлось евреев в городе, кроме одного, купившего дом для себя лично. И когда прибывали новые репатрианты, то не было у них места приткнуть себе голову, и они ночевали на улице, пока не находили кров в недостроенном арабском доме. Стал Иерусалим искать выход из положения. Вложил Господь в души евреев идею выйти за пределы стен, купить землю и построить дома. Но трудно было евреям, финансирующим колели, вкладывать деньги в дерево и камни, тогда как необходимо было кормить бедняков и нищих. А тот, кто не боялся за бедняков, — боялся за себя, ведь на дорогах вне городских стен было крайне опасно; кроме Русского подворья, не было там ни одного заселенного места, и, когда запирали на ночь городские ворота, каждый, кто оказывался по ту сторону стен, становился легкой добычей. Те, кому своя жизнь была дороже строительства Иерусалима, остались на своих местах. Те, кому строительство Иерусалима было дороже жизни, вышли за стены города, и купили себе землю, и построили себе семь домов, дом для каждого из семи, и назвали свой квартал Нахалат-Шива[43]потому что было их семеро. Это — семь первых домов за стенами, не считая домов Йегуды Туро и домов Моше Монтефеори[44], построенных за десять лет до них.

Семь домов этих… не выделяются они ни высотой, ни красотой, но особое достоинство есть у них: они расширили границы Иерусалима и защитили город; обычно жители Иерусалима не выходили из городских ворот наружу, кроме дней Песаха, когда принято было обходить городскую стену. Когда был построен квартал Нахалат-Шива, они начали выходить также и в другие дни, чтобы проведать своих братьев, жителей Нахалат-Шивы. А в первый день каждого месяца женщины, не выполняющие никаких работ в эти дни, выходят группами, одетые в субботние одежды. И их родственники, и родственники их родственников, сопровождают их; выходят они из Яффских ворот и минуют арабское кафе, поднимаются на холмы и спускаются в низины, пока не достигают Нахалат-Шивы. И по дороге они удивляются снова и снова, что Иерусалим, даже разрушенный, воскрешает душу. Говорит один другому: «Если бы я удостоился, построил бы себе здесь дом». И товарищ его отвечает: «Попросим милости Всевышнего, чтобы мы удостоились». Не прошло и семи-восьми лет, как был заложен квартал Меа-Шеарим, была куплена земля и построены там сто домов для ста семей. На них смотрели другие и поступали так же, и как делали те, делали другие. Прошло немного времени, как Иерусалим был опоясан новыми еврейскими домами.

3

Стоит Иерусалим подобно орлу, несущему птенцов на своих крыльях. Есть кварталы только для ашкеназов, есть кварталы только для сефардов и есть кварталы, где ашкеназы и сефарды живут вместе. Есть районы, жители которых — йеменские, или грузинские, или марокканские, или иранские евреи, а есть районы, где несколько общин живут вместе. Есть такие кварталы, жители которых за грехи наши вышли из еврейского народа и многие из них были тогда младенцами и не помнят своего прежнего имени. Но нет такого квартала, чтобы не было там синагоги, а в некоторых местах — нескольких синагог, и открыты там школы, и ешивы, и бейт мидраши и все, что нужно еврею для тела и для души. Как только расширился Иерусалим, потерял свое значение договор о праве на владение, и все вложенные в это деньги оказались напрасными. Зато построенные дома существуют, и стоят, и даже расширяются; одни — добавляют комнату, а другие — пристраивают мансарду; эти — две комнаты, а те — два этажа, и уже не говорит человек: тесно здесь, не могу я поселиться в Иерусалиме.

Вернемся к Ицхаку. Он посидел немного, и прошла его усталость. Пошел и спустился в Нахалат-Шиву. Увидел большой дом, самый высокий изо всех домов. Подумал, дом это полон квартир, может быть, есть тут комната для меня? Пойду и спрошу. Вошел туда и нашел свободную комнату. Решился и заплатил за съем.

1

Тот дом, где Ицхак нашел себе квартиру, назывался домом выкреста, по имени хозяина дома, поменявшего свою веру. Домов много было у него, у этого вероотступника, и этот — один из них. Все эти дома он унаследовал от своей жены, англичанки, которая приехала со своей дочерью из Лондона, чтобы жить в Иерусалиме, городе их Спасителя. Он был высокий, дородный человек и писал понемножку. Несмотря на то что он говорил про себя, что он верует в универсальную религию, сам он сомневался в том, что хотя бы один еврей верит в то же самое. И когда приходил к нему еврей с решением креститься, он спрашивал его: «Зачем ты хочешь изменить своей вере?» Если говорил тот ему, что он беден и не может прокормить себя, то давал ему деньги и еще добавлял денег на дорогу в Лондон, чтобы он поехал туда и там еще раз окрестился и еще раз получил бы плату за это. А если тот говорил ему: «Я из убеждений хочу поменять свою веру», — кричал на него, и делал ему выговор, и говорил: «Иди и расскажи это гоям, я не верю тебе!» Так он рассказывал нам, чтобы понравиться нам, а христианам он рассказывал иначе, чтобы понравиться им. Тот, кто отчаялся понравиться Всевышнему, старается понравиться людям. Но кого не любит Всевышний, того не любят люди. Евреи — за то, что он отрекся от своего народа и от своего Бога, а христиане — потому что не верили ему. Так как верующие люди отказываются жить у выкреста, он вынужден был сдавать квартиры по дешевке и не настаивал, как это было принято в Иерусалиме, чтобы жильцы платили ему за год вперед.