Рано было торжествовать. По старой неписаной традиции радоваться, равно как и проявлять иные положительные эмоции, положено не раньше, чем благополучно вернешься в пункт отправления. А они были еще на полпути. Вертолеты приземлились в достаточно укромном месте — два легких транспортника в компании винтокрыла огневой поддержки за пределами владений этого «дикого помещика», но все же достаточно близко к их границам, и в случае чего здесь, в глуши, никто не станет церемониться с незваными гостями. А им, помимо прочего, настрого поручено уйти без малейшего шума, не оставив ни малейших следов — появились из прохладного ночного воздуха и растаяли в воздухе, фигуры без лиц и имен...

Потом, когда вертолеты взлетели, когда Мазур, летевший в переднем, где на полу меж железными дырчатыми скамеечками, где лицом друг к другу сидели люди в черных комбинезонах, стащившие только капюшоны с голов, лежали два черных резиновых мешка (их слегка расстегнули, чтобы еще бесчувственные пленники лежали нормально), достал сигареты и сделал первую жадную затяжку, ощутил нечто прежде никогда не испытанное. Опять-таки, никак нельзя сказать, что он особенно устал или утомлен — но он как-то холодно, отстраненно осознавал: его время кончилось. На суше его еще рано списывать в тираж, но боевого пловца по кличке Пиранья больше нет, и сегодня было его последнее погружение. Он отчего-то знал это совершенно точно. Странно, но не испытывал по этому поводу ни малейших эмоций: когда-нибудь это должно было произойти. Вы что, канальи, собрались жить вечно?

...Смело можно сказать, что он блаженствовал. Полулежал в широком и удобнейшем мягком кресле перед телевизором, справа, под локтем, стоял столик с бутылкой отличного местного коньяка (который здесь выдерживали не в дубовых, а в кедровых бочках, и нектар получался несказанный), содовой и хорошей закуской — а слева примостилась Белль, тесно к нему прильнувшая, положившая голову на плечо. И никуда не нужно было спешить, не было никаких дел. Лаврик (старательно скрывавший, что бурлит от избытка эмоций, как перегретый чайник), сказал как можно равнодушнее: «Ну ты молоток. Сутки отдыха. С текучкой в отделе Грандовский справится». И, не скрывая нетерпения, испарился куда-то — явно общаться с привезенной Мазуром добычей.

— Я вас ни о чем не спрашиваю, сеньор адмирал, я все понимаю, — сказала Белль. — Но... Это было опасно — ваша поездка?

— Да нет, с чего ты взяла? — сказал Мазур как можно безмятежнее.

— Никто не мог — а скорее всего, не хотел — сказать мне, где вы есть, я беспокоилась удачно...

— Ужасно, — машинально поправил Мазур. — Не нужно было беспокоиться, Белль. Не было ни малейших поводов для беспокойства. Поездка была нисколечко не опасная, просто невероятно секретная. Ты же офицер, должна понимать...

—- Я не только офицер, я еще и женщина, — сказала Белль. — Ваша женщина. Я уже начала вас чувствовать. Вы даже сейчас еще отходите от жуткого напружения... напряжения. Значит, это было очень опасно. Но если я офицер, я не задаю никаких вопросов. Я просто страшно рада, что все кончаюсь благополучной...

«А уж я-то как рад...» — проворчал про себя Мазур, покрепче обнял Белль и посмотрел на экран телевизора. Там по-прежнему продолжалось одно и то же: заставка в виде статуи пышноусого человека с бакенбардами, в старомодном мундире с эполетами и шпагой на боку. Звенела гитара, и нежный девичий голос все так же пел романсеро — сплошь лирические — о любви, о разлуке, о разных мечтаниях, как объяснила Белль.

Но ведь не зря Лаврик ему крайне настойчиво посоветовал включить именно этот канал в определенное время?

— Что это за историческая персона? — спросил Мазур. — Наверняка историческая, если удостоен памятника...

— Это адмирал Флориано, — пояснила Белль. — Герой войны с чилийцами. Его у нас очень уважают, есть еще несколько памятников, и в столице тоже, есть военно-морская медаль его имени. Но особенно его почитывают...

— Почитают, — машинально поправил Мазур.

— Да, почитают. Особенно его почитают в Баррадилье, он здешний уроженец, юропо, лютеранин...

Действительно, слева на экране красовалась эмблема канала, а справа — слово «Баррадилья». Мазур уже кое-что знал об этом городе: официально — главный город одной из провинций, а неофициально — столица Месаудеро, никоим образом не признанная властями в этом качестве, потому что «Месаудеро» — название чисто географическое. Пока что...

Ага! Памятник ценителю морей пропал с экрана — вернее, предстал очень маленьким, окруженным толпой, по первым прикидкам, тысячи в три человек. Судя по всему, снято с вертолета. Люди стоят смирно и, похоже, молча. В нескольких местах, довольно далеко от собравшихся, стоят кучки полицейских в мундирах табачного цвета: ни щитов, ни бронежилетов. ни касок с забралами, и винтовок не видно. Самые обычные постовые полицейские, разве что с дубинками на боку.

Другая камера — на сей раз оператор явно стоял на земле — стала медленно перемещаться по лицам в первых рядах. Очень медленно, еще дольше задерживаясь на красивых — и совсем юных — девушках. Некоторые из собравшихся держат аккуратные плакатики - никаких восклицательных знаков, значит, это не лозунги. Нал толпой — три больших флага сепаратистов и у многих в руках маленькие. Со времен дона Астольфо наступили некоторые послабления на этот счет флаги давно уже не запрошено демонстрировать в общественных местах. Разумеется, если это не сопряжено с сепаратистскими призывами — вот насчет них сохранилась соответствующая статья в уголовном кодексе

В конце концов у Мазура зародилось стойкое подозрение, что оператор работает именно так умышленно: очень уж долго он старательно показывал лица. Ни одного, сведенною фанатизмом или искаженного злобой: открытые, радостные, доброжелательные лица парней и девушек, ясные, умные глаза... И снова можно вспомнить, что даже дон Астольфо, отнюдь не ангел кротости, никогда не бросал на таких полицаев с дубьем — очень уж неприглядное было бы зрелище, которое не преминули бы заснять иностранные репортеры И уж тем более Васкес никогда на такое не пойдет.

Плохо только, что вслед за ясноглазыми, как показывает опыт последних лет, всегда приходят другие А порой случается и так, что кое-кто из таких вот ясноглазых девочек наполняет бутылку бензином, и они с пылающими фитилями летят в окна, и заживо горят совершенно неповинные люди...

— Что у них написано на плакатах7 — спросил Мазур.

— Названия учебных заведений, — сказала Белль. — Два университета, институты, лицеи... Здесь только студенты и старшеклассники, со всей Месаудеро...

Вот и попробуй не то, что колотить их дубинками, а просто разгонять тычками, подумал Мазур. Проходили, как же ОНИЖЕДЕТИ!

На ступенях постамента памятнику адмиралу появилось несколько молодых людей, стали устанавливать динамики. Олин из них, совсем молодой, в очках в тонкой золотой оправе, с лицом студента отличника взял микрофон. На плошали воцарилась совершеннейшая тишина, и он заговорил — спокойно, рассудительно, не повышая голоса, без всякой аффектации, словно отвечал на экзамене.