Все это я и сказал Мартынову на его вопрос о Максимове. Хмыкнув, Александр Николаевич закурил, подвинул ко мне папиросы, немного помолчал и сказал:

— В чем-то ты прав, а в чем-то нет. Предатель, говоришь? С какой стороны поглядеть… Заметь, он ни слова не сказал о том, что перейдет к немцам или начнет помогать другим государствам в войне с нами. Неважно, в реальной, информационной или еще какой-либо. Он пусть не сразу, но честно признал: хочу пожить для себя! И все.

— Товарищ майор! Давайте все для себя жить и будем? — Я даже задохнулся от возмущения. — Вы что говорите-то? Это же хуже, чем простое предательство! В том времени, откуда я «провалился», многие и стали жить для себя! Да не многие даже, а большинство! Начинают что-то понимать, только когда беда к ним приходит уже на порог! А до этого момента их ничего не трогает! Бьют ребенка? Так не моего же. Продают наркоту? Так не мне же. Спаивают, развращают детей? Так не моих же! Разворовывают страну? Так не мое же имущество тащат! А когда спохватываются — уже поздно! Уже ребенок — алкаш или наркоман, или его растлили и убили. Или выкинули из дома, который продали вместе с жителями, а новый хозяин решил в нем гостиницу сделать. И много, много чего еще! А представьте, что было бы, если бы 22 июня погранцы для себя жить стали? И другие бойцы, насмерть стоявшие, ушли, чтобы где-то для себя пожить?

— Успокойся, Андрей! — Мартынов аж по столу стукнул. — Я просто хотел убедиться, что ты сам все это понимаешь!

— Знаете, Александр Николаевич, — я снова закурил папиросу, — сейчас тяжело, и люди разные, хватает и порядочных, и сволочей, вроде все как в том времени… А мне лучше здесь! Дышать легче, несмотря ни на что, люди сейчас… — Я замялся, не в силах подобрать правильные слова. — Честнее, что ли? Или правильнее? Не знаю, как объяснить свои чувства. — Я поднял глаза на Мартынова и удивился. Он смотрел на меня понимающе и… с жалостью?!

— Эх, Андрей, Андрей!.. — Мартынов встал, подошел к сейфу в углу кабинета и, достав из него бутылку коньяка со стаканами, вернулся к столу. Налив полстакана, он протянул его мне и продолжил: — Я только сейчас окончательно понял и поверил твоим рассказам о твоем будущем, которое, я надеюсь, теперь не случится! Это в каком моральном дерьме нужно находиться, чтобы вполне благополучная жизнь (ведь ты не бедствовал, верно?) казалась хуже, чем война. Давай выпьем, чтобы то будущее, которое ты знаешь, никогда не наступило! — Потом командир убрал все назад, в сейф и подытожил:

— Все! Расслабились, и хватит. Иди, Андрей, занимайся дальше бумагами, вдруг еще кто найдется…

Интерлюдия.25.05.1942 г., Москва, Кремль, кабинет И.В. Сталина

— Значит, номер два оказался очень важной находкой? Более ценным, чем номер первый? Я правильно тебя понял? — Сталин, отвернувшись от окна, около которого стоял, посмотрел на Берия.

— В целом да, товарищ Сталин, — Лаврентий Павлович покосился на свои бумаги. — Наши специалисты просто пищат от радости, читая отчеты и составляя список интересующих тем. Но есть огромная разница между Стасовым и этим, Максимовым. Он…

— Я понимаю, Лаврэнтий, о чем ты. — Сталин махнул трубкой, прерывая наркома. — Стасов НАШ. Он это доказал своими поступками, с самого первого дня доказал! А этот, — Сталин поморщился, — приспособленец, но нужный приспособленец. Хорошо, Лаврэнтий, работай. С этим, вторым, проблем не возникнет?

— Никаких, товарищ Сталин. Он трус. И ради своей шкуры сделает все, что ему скажут. Но мы создали ему нормальные условия, чтобы ничто не помешало работе.

— Хорошо, еще один момент, Лаврэнтий. — Сталин сел за свой стол и подал Берия листок бумаги. — Вот список пэсен, которые твои спецы вытянули из Стасова и которые можно выпускать в жизнь уже сейчас. Подбери людей, которые будут числиться авторами. Ладно. Пока все, иди, Лаврэнтий, иди…

Интерлюдия.25.05.1942 г., Берлин, Главное управление имперской безопасности,

6-й департамент (СД-Заграница).

Из разговора и.о. начальника департамента оберштурмбаннфюрера СС доктора Эрвина Вайнманна с начальником отдела С (Восток) оберштурмбаннфюрером СС и оберрегирунгсратом, доктором Хайнцем Грефе

— … Хайнц, 1 июня шеф прилетит из Праги. Он очень, очень недоволен операцией в Москве. Ты понимаешь, чем это грозит и тебе, и мне? Вижу, что понимаешь. Ты подготовил полный отчет по операции?

— Да, Эрвин. Не нервничай так. Ситуация неприятна, но не фатальна. Самое главное, что русские не вышли на нашего человека, а это дает возможность при необходимости провести более удачную акцию. Тем более что мы теперь убедились в возможности проведения акций в Москве.

— Это так, дружище… Но меня беспокоит реакция шефа. Слишком спокойно он разговаривал, узнав о провале операции. Слишком спокойно…

Утро началось с сюрприза. Нужно признать, что сюрприз был приятным. Не успел я открыть свой кабинет, как появился Мартынов и заявил:

— Замыкай, и поехали в госпиталь. Врачи разрешили парней навещать!

До меня не сразу дошло, что речь идет о Яшке и Орлове. Но поняв, о каких парнях говорит командир, я стартанул так, что он догнал меня только у автомашины, и через полчаса мы были уже в палате ребят. Если Юра выглядел нормально для человека, из которого достали три пули (одна прошла навылет), то Зильберман… Именно про такой внешний вид людей и говорят, что краше в гроб кладут. Врач, который зашел с нами в палату, шепотом сказал, что у нас всего минута и что Яше нельзя разговаривать. Мы не успели ничего рассказать ребятам, как снова оказались в коридоре. Попроведали, мля! Уже в коридоре врач объяснил, что состояние ребят стабилизировалось, но все еще неустойчивое, что, запуская нас даже на эту минуту, они очень рисковали, не зная, как волнение скажется на раненых.

Вернувшись в управление, я вновь засел за бумаги. Снова отчеты, доносы, рапорта… надоели до невозможности! Столько мерзости приходится пропустить через себя, что физически противно становится! А потом их дети и внуки, да и сами эти люди будут рассказывать о преступлениях Сталина и «кровавой гебни». М-да. Люди, люди… Что же вы творите? Сам не заметил, как распсиховался от своих рассуждений! Закурив, я со злостью уставился на папку с бумагами. Как же вы меня достали, соотечественники! Война идет, а вы все пишете и пишете всякую хрень! Особенно старается «интеллигенция». Что зависть и серость делает с людьми? Как можно, обвинив человека во всех смертных грехах, улыбаться и пожимать руку при встрече? В голове не укладывается! Ведь такой писаниной они человека на смерть отправляют! Не всегда, конечно, но очень часто. Окончательно распсиховавшись, я достал фляжку и хлебнул коньяка. Вспомнилось, как иногда спорили на форумах об этих годах, о нынешних людях и власти в целом. Каким все было ясным тогда! И какими мы все были балбесами! Только теперь, увидев изнутри часть мутного потока, вливаемого в НКВД советскими гражданами, я начал понимать — как мало мы знали об этом времени, о реальном положении вещей! Вот только не понимаю, как это можно прекратить? Чтобы люди писали только тогда, когда узнавали о реальных врагах страны, а не сводили какие-то счеты с помощью органов? Да ну все это к чертовой матери! Все равно ничего путного в голову не придет. И работать не могу, устал я от всего этого, что ли?