Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это он отомстил за свое ранение.
— Я доложу об этом шефу, — сказал я и направился в штаб.
Доктор Людерс был возмущен этим случаем не меньше меня. Он тотчас же вызвал к себе Моля и стал на него кричать:
— Вы знаете, что это, ни больше ни меньше, как убийство? Я доложу о вас в штаб дивизии.
Однако раненого фельдфебеля Моля в тот же вечер вместе с другими ранеными отправили в тыл. Через несколько дней Людерс сказал мне, что он разговаривал с дивизионным врачом, но тот не советовал ему писать докладную, так как Моль всегда был исполнительным солдатом.
На этом дело и закончилось.
Вскоре мы вообще забыли об этом случае. В конце концов, ведь речь шла о жизни какого-то русского! Яд расовой теории проник и в наши души, заглушив понятия о гуманизме…
* * *
Сегодня мои ноги совсем не шагали. Я еле переставлял их. Иногда кто-нибудь в колонне падал и уже не мог встать. К упавшему тотчас подскакивал наш переводчик и начинал орать, а то и пинал ногами.
— Проклятая свинья, — выругался на переводчика ветеринар. — Я еще ни разу не видел, чтобы красноармеец ударил пленного, а этот мерзавец лупит почем зря…
И действительно, советские солдаты, сопровождавшие колонну пленных, вели себя очень корректно. Красноармейцы подгоняли нас лишь криками «Давай-давай», и не больше. А если какой-нибудь пленный падал, русский солдат подходил к немцу, помогал ему встать, а потом докладывал своему офицеру о случившемся. И обессиленный немец получал место на санях! Больных пленных русские оставляли в лазарете, так что на следующее утро сани снова ехали пустыми.
Потом был обед, отдых, и снова — в путь. Прошла вторая половина дня. Ночь мы провели в пустом амбаре. На этот раз я заснул очень быстро и на следующее утро почувствовал себя гораздо лучше.
«Сегодня придем», — понял я слова красноармейца, который шел сбоку от нас. На нем были шапка, меховой полушубок и валенки. На груди — автомат.
Итак, сегодня мы придем к цели.
Что же уготовили нам победители за те разрушения, которые мы им причинили? А разрушения те не маленькие, как не мала и наша вина в этом.
После долгих размышлений о своей жизни я пришел к выводу, что я со своим стремлением жить честно и прилично в созданном мною мирке потерпел крах, так как фактически был игрушкой в чужих руках. В конце концов я понял, что жил без должного масштаба.
Как немец, я почувствовал теперь всю ответственность за тот гибельный путь, по которому шли мой народ и моя страна. Я был готов преодолеть любые трудности, чтобы восторжествовала справедливость.
* * *
Я плелся по заснеженной дороге в колонне пленных. Силы оставляли меня. Переживу ли я плен? Найду ли ответ на те волнующие вопросы, которые роились в моей голове? Пока я еще не был в состоянии ответить на них…
В балках и низинах протянулись голубые тени. Оранжевый солнечный диск готов был вот-вот скрыться за горизонтом. Однако, прежде чем это сделать, он немало удивил пленных, медленно двигающихся по дороге в колонне. Дрожащие солнечные лучи, казалось, играли в каких-то золотых куполах-луковицах. Все это скорее походило на мираж. Когда же колонна подошла ближе, оказалось, что это высокая колокольня, окруженная четырьмя или даже пятью куполами.
— Вот она, Елабуга! — пояснил сопровождавший нас часовой-татарин и снял с головы меховую шапку.
По-видимому, он не меньше пленных обрадовался концу пути.
«Мы у цели!» — эти слова подобно электрической искре пронеслись в головах уставших людей, приободрив их.
— Елабуга, — сказал красноармеец, делая ударение на первом «а». Слово это прозвучало почти экзотично, ведь я никогда не слышал его раньше. Вглядываясь в силуэты города, я подумал, что раньше это, вероятно, был церковный центр. Город, расположенный неподалеку от впадения речки Тоймы в Каму, тысячу лет назад играл видную роль. Еще в X веке местные феодалы построили на этом месте крепость с четырьмя огромными башнями по углам. Одна из этих башен сохранилась до наших дней. Начиная с XVII столетия, видные духовные лица православной церкви строили здесь город. В руках церкви были тысячи гектаров пашни, лугов и лесов. Опорным пунктом духовенства стал монастырь.
Но обо всем этом я узнал гораздо позже. Тогда же наша колонна остановилась перед каким-то невзрачным зданием. И хотя сгущались сумерки, я разглядел, что все окна этого здания заложены кирпичами почти до самого верха. Незаложенной оставалась только узенькая полоска.
Такие странные окна я уже где-то видел. Но где? Да у нас, в Людвигсбурге! Несколько лет назад, путешествуя по старым вюртембергским крепостям, я видел нечто подобное. В подземелье замка находилась камера, в которую герцог Карл Евгений на долгие годы бросил поэта Шубарта. Одно из крыльев замка и в наше время служило тюрьмой. Именно там я и видел точно такие окошечки.
* * *
— Поздравляю, мои господа, — услышал я голос Мельцера. — Каторжная тюрьма готова.
— Каторжная тюрьма? Значит, самые черные прорицатели оказались правы?
Эти слова с быстротой молнии облетели всю колонну. Многих охватил страх. Некоторые стали проталкиваться к краю, надеясь, видимо, бежать под покровом наступающей ночи. И в тот же миг послышались крики:
— Стой! Назад!
Красноармейцы крепко прижали к себе приклады своих автоматов, угрожающе направив на нас стволы.
Откуда ни возьмись, появился и переводчик.
— Не расходиться! Кто попытается отстать, будет расстрелян на месте!
Конвойные окружили пленных, согнав их в кучу перед зданием тюрьмы. В этот момент дверь тюрьмы распахнулась. Два красноармейца ввели группу человек в пятьдесят. Тяжелая дверь тотчас же захлопнулась.
Нам пришлось долго ждать. Стало совсем темно. Пленные падали от усталости. Большинство из нас сели на покрытую грязным снегом землю.
Я тоже присел. Но тут дверь снова растворилась, и я увидел часовых с фонарями. Покрикивая на нас «Давай-давай!», они загнали во двор очередную группу пленных. В их число попали я и Мельцер.
Сопровождаемые советскими солдатами, мы медленно шли по темному коридору.
— Вы знаете, что все это значит? — спросил меня старший лейтенант Мельцер.
— Не имею ни малейшего представления! Скоро узнаем, — ответил я.
Через несколько секунд мы уже стояли в большом помещении, освещенном множеством электрических лампочек. Я увидел сдвинутые столы. За ними сидели два советских старшины. Позади них виднелись карты, компасы, перочинные ножи, а еще дальше стопки нижнего белья, носков, вязаные жилетки, свитера.
— Посмотрите, что здесь творится, — обратился я к Мельцеру.