Своих денег у Григорьева в Париже не оставалось ни гроша — как обычно. Но — опять вдруг! — еще весной 1858 года на его пути появился великий банкир. Не Господь Бог, на которого он так уповал, а земной человек — граф Григорий Александрович Кушелев-Безбородко (1832—1870). Потомок знаменитого екатерининского вельможи, бездетный, меценат, молодой еще человек (он был на 10 лет моложе Григорьева). Обладавший несметными богатствами предков, граф не хотел быть вельможным бездельником, а так как он сам баловался писательством (будучи в общем-то графоманом) и так как существовавшие журналы и газеты не очень его жаловали, то он еще в 1856 году решил издавать свой собственный журнал «Русское слово». Человеку с таким титулом и такой фамилией, конечно, было легко получить разрешение, и, когда Григорьев находился в Италии, граф как раз организовывал редакцию.

Надо сказать, что и в жизни, и мировоззренчески граф был достаточно демократичен. Он женился не на особе из придворных кругов, а на провинциальной дворянке, пусть и генеральской дочке (многие считали, что именно она, Л.И. Кроль, женила на себе графа и повелевала им потом; ср. мнение журналиста Г.Е. Благосветлова, высказанное в частном письме: «О сиятельной бездарности нечего иначе думать. Это мальчишка, накрытый юбкой пройдохи женского рода»). Общался граф тоже в обществе невельможных литераторов. А брат жены Николай Иванович Кроль (1823—1871), поэт и публицист, вообще чувствовал себя разночинцем и помещал свою сатиру в радикальных журналах (например, в «Искре»), был под наблюдением полиции и т.д. Между прочим, ходили легенды, что его страсть к кутежам плохо повлияла на Григорьева и Мея, но эти поэты и без Кроля знали толк в выпивке. А через Кроля граф познакомился и подружился с Ап. Майковым, помогал ему материально. Кушелев-Безбородко пригласил своим помощником, по рекомендации Ап. Майкова, Я.П. Полонского, а тот в свою очередь рекомендовал в качестве ведущего сотрудника нашего литератора (Полонского же и Кушелева относительно Григорьева тоже горячо уговаривал Ап. Майков). Путешествуя по Италии, граф посетил и Флоренцию, где предложил Григорьеву отдел критики будущего журнала. Графа тогда сопровождал Полонский, оказавшийся за границей, подобно Григорьеву, учителем сына известной в литературных кругах А.О. Смирновой-Россет, но вскоре порвавший с ней.

Григорьев, все менее веря и надеясь на «Москвитянина», с удовольствием согласился на предложение. Наверное, еще в Италии он начал получать от графа какие-то суммы денег в виде аванса, а в Париже его ссудил деньгами на поездку в Россию Полонский — несомненно, это были тоже средства графа, сам Полонский был бедняк бедняком. Граф летом 1858-го тоже находился в Париже.

Конечно же, ни до какой России Григорьеву займа не хватило. Наверное, еще в Париже давал друзьям «отвальные» вечера, да и по дороге растратился. В Берлин он приехал в холодный сентябрьский вечер в коротеньком парижском пиджачке, без плаща или пальто, без гроша в кармане. Но берлинцы уже привыкли к «русским воронам», переживавшим полосы безде­нежья, но потом щедро расплачивавшимся, и путешественник смело взгромоздился на «дрожки» (немцы заимствовали это слово!) и велел везти себя в хорошую гостиницу «Ротэр Адлер», то есть «Красный орел», где, надеялся, с возницей расплатятся. Так и вышло, и через несколько минут он уже сидел в теплом и чистом номере, наслаждаясь папиросой и чаем. Перед ним стояла «Тэе-машинэ», чайная машинка, помесь чайника с самоваром.

Год с небольшим назад, по дороге в Италию, Григорьев остановился в этом же «Красном орле», вместе с замечательным радикальным деятелем П.А. Бахметевым, ехавшим в Лондон передавать Герцену большую сумму денег, а потом отправившимся то ли в Америку, то ли на острова Тихого океана создавать социалистическую колонию – и бесследно исчезнувшим. Григорьев с Бахметевым сидели за такой же тэе-машинэ, за разговором не заметили, как выкипела вся вода и «машинэ» растопилась, и с них слупили 25 талеров, громадную сумму, на которую можно было купить несколько самоваров с чайными сервизами. Кажется, на этот раз Григорьев машинку не испортил, но все равно ему было не легче на душе и от невообразимой тоски и от отчаяния, от одиночества и неудач, от безденежья. Ящик с прекрасными книгами и гравюрами, любовно приобретенными в Италии, пошел у берлинского книгопродавца за бесценок (якобы под залог, но, конечно, без последующего выкупа).

Гостиница «Красный орел» помещалась на небольшой улице Курштрассе в самом центре Берлина, близ главной улицы Унтер ден Линден с университетом, театрами, королевской картинной галереей и т.д. Это были слабые, но отдушины для театрала и человека искусства. А чтобы не изнывать от одиночества, Григорьев завел мимолетный роман с «фрейлейн Линхен» (познакомился, прогуливаясь в Тиргартене, известном берлинском парке). Облик и характер фрейлейн с великолепным юмором описаны в его очерке «Беседы с Иваном Ивановичем о современной нашей словесности и о многих других вызывающих на размышление предметах» (1860), где под Иваном Ивановичем подразумевался сам автор: «Fraulein Linchen (…) прибывала «на своих на двоих», как говорится, с аккуратностью немки, в три часа пополудни в общий стол отеля и разделяла с Иваном Ивановичем обычную трапезу общего стола, состоявшую из блюд, приправленных самыми неестественными украшениями (…) Fraulein Linchen пожирала с большим удовольствием все нарочно сочиненные блюда трапезы, а Иван Иванович ел, как волк, — скоро, порывисто и выбирая только куски пожирней и побольше. (…) Fraulein Linchen (…) как истая немка привязалась не к одним прусским талерам, а ко многим качествам Ивана Ивановича, соединяя с полезным приятное (…), она изливала свою душу в ласкательных прозвищах, как то: «meine schone Puppe»[5] и других, расточаемых ею даже на отдельные части особы Ивана Ивановича вроде руки, носа и проч.».

Но этот юмор — сквозь слезы.

Пребывание в Берлине оказалось, пожалуй, кульминацией тогдашнего пессимизма Григорьева, его ощущения жизненного краха: «Никогда не был я так похож на тургеневского Рудина (в эпилоге), как тут. Разбитый, без средств, без цели, без завтра»

(письмо к М.П. Погодину от 6 октября 1859 года). Но все же впервые маячило в тумане «Русское слово». Чтобы не застрять надолго в Германии, наш путешественник срочно запросил у графа Кушелева-Безбородко денег на оставшуюся дорогу, и тот срочно же выслал. Через две-три недели берлинской жизни Григорьев отправился из Штеттина в Петербург на том же самом пароходе «Прусский орел», на котором он уезжал в 1857 году за границу. Последние дни берлинского времяпровождения нашему скитальцу скрасил тоже едущий в Россию В.П. Боткин. Кажется, они на одном корабле и вернулись домой (не исключено, что материально, помимо графа, Григорьеву помог и этот спутник).

Как ни презирал наш москвич «холодный и бесстрастный» Петербург, «град рабов, казарм, борделей и дворцов», но ему пришлось весь оставшийся отрезок жизни, за вычетом редких поездок в Москву и годового пребывания в Оренбурге, просуществовать в столице, ибо именно там кипела литературная и журнальная деятельность, да и там предстояла ему напряженная работа во вновь организованном графом журнале «Русское слово».