Когда Газзанига протестировал У. Дж. после операции, то получил поразительные результаты. Человек, который всего несколько недель назад прошел те же тесты без труда, теперь не смог описать ни единого предмета, показанного ему в левом поле зрения. Когда же Газзанига переводил изображение ложки в правое поле, У. Дж. сразу говорил, что видит, но стоило тому же изображению переместиться влево, как пациент в буквальном смысле слова становился слепым. Его глаза функционировали полностью, однако пациент не мог ни объяснить словами, ни вспомнить то, что видел.

Что же произошло? У. Дж. стал для Газзанига первым пациентом из длинного списка подтверждающих одно и то же: две половины нашего мозга созданы отнюдь не одинаковыми. Одна половина отвечает за обработку зрительной информации (это у нее есть окошко во внешний мир, если вы еще не забыли изображение на обложке книги Шела Силверстайна), а другая половина – за вербализацию известного ей (это она сообщается лестницей с прочими помещениями дома). Когда две эти половины разделены, между ними уже нет мостика. Информация, доступная одной половине, для другой словно не существует. В сущности, мы имеем два отдельных «мозговых чердака» – уникальных хранилища со своим содержимым и в некоторой степени своей структурой.

Именно здесь и возникает каверзный момент. Если показать изображение, допустим, куриной лапки, одной только левой стороне глаза (это означает, что изображение обработает только правое полушарие мозга – визуальное, с «окошком») и картинку с занесенной снегом дорожкой к дому только правой стороне глаза (это означает, что ее обработает только левое полушарие, с соединительной «лестницей»), а затем попросить участника эксперимента найти изображение, наиболее тесно связанное с увиденным, действия двух его рук окажутся несогласованными: правая рука (связанная с левой точкой ввода) укажет на лопату, а левая (связанная с правой точкой ввода) – на курицу. Спросите этого человека, почему он выбрал именно эти два предмета, и, вместо того чтобы смутиться, он сразу же даст вполне правдоподобное объяснение: для того чтобы расчистить дорожку к курятнику, нужна лопата. В голове у него уже сложился целый сюжет, повествование, которое убедительно придаст смысл замеченному расхождению, в то время как в реальности есть одни только безмолвные изображения.

Газзанига называет левое полушарие нашим «толкователем», нацеленным на поиск причин и объяснений даже в тех случаях, когда их быть не может или, по крайней мере, их нет в готовом виде у нас в голове, причем этим причинам и объяснениям придается естественный и интуитивно понятный вид. Но, несмотря на всю внешнюю логичность объяснений «толкователя», чаще всего он явно ошибается: перед нами все тот же случай Ватсона с бокалами, взятый в предельном варианте.

Пациенты с разделенными полушариями головного мозга – самый наглядный научный пример присущего нам искусства нарративного самообмана, создания объяснений, которые вроде бы правдоподобны, но на самом деле далеки от истины. Однако для этого даже не обязательно иссекать мозолистое тело. С нами подобное происходит постоянно. Помните творческий эксперимент, в котором участникам требовалось связать две бечевки, но для этого превратить одну из них в маятник и привести в движение? Когда участников эксперимента спрашивали, откуда к ним пришло озарение, они давали многочисленные объяснения. «Ничего другого не оставалось». «Я просто сообразил, что бечевка раскачается, если привязать к ней груз». «Мне вспомнилось, как можно, раскачавшись, перебраться через реку». «Мне представились обезьяны, раскачивающиеся на ветках».

Звучит довольно убедительно. Но некорректно. Ни один участник не упомянул о подсказке экспериментатора. И даже когда в дальнейшем участникам напомнили о ней, более двух третей продолжали настаивать, что не заметили подсказки или что она никак не повлияла на их собственное решение, хотя они пришли к этому решению в среднем в течение 45 секунд после подсказки. Более того, даже та треть участников, которые признали, что на них могла повлиять подсказка, оказались склонными к ошибочным объяснениям. Заметив обманную подсказку (раскручивание груза на шнуре), не оказывающую никакого влияния на решение, эти участники ссылались на нее, утверждая, что именно она помогла им, подтолкнула к правильному действию.

Наш разум постоянно составляет связные повествования из разрозненных элементов. Нам становится неуютно, когда что-либо не имеет причины, поэтому наш мозг находит ее тем или иным способом, не спрашивая у нас на это разрешения. В случае сомнений наш мозг выбирает самый легкий путь и поступает так на каждой стадии процесса рассуждения – от формирования умозаключений до обобщений.

Случай У. Дж. – всего лишь более наглядный пример того же, что проявляет Ватсон в случае с бокалами. В обоих примерах фигурирует спонтанное построение истории, затем твердая убежденность в ее достоверности, даже когда последняя не обусловлена ничем, кроме кажущейся связности. В этом и заключается дедуктивная проблема номер один.

Несмотря на наличие всех материалов, которые можно принимать во внимание, наша возможность игнорировать некоторые из них, как сознательно, так и неосознанно, совершенно реальна. Память несовершенна и чрезвычайно подвержена изменениям и влиянию. Даже сами наши наблюдения, пусть и довольно точные поначалу, могут в конце концов повлиять на способ их извлечения, а значит, и на дедуктивные умозаключения, больше, чем мы думаем. Нам следует соблюдать осмотрительность, когда наше внимание захвачено некой необычностью объекта или события (салиентностью), его слишком недавним проявлением (эффектом новизны) либо чем-то внешним (праймингом или фреймингом), чтобы в результате не придать слишком большого веса собственным рассуждениям и не упустить из виду некоторых деталей, необходимых для надлежащей дедукции. Кроме того, необходимо следить за тем, чтобы отвечать на тот же вопрос, которым мы задались сперва, сформированный нашими изначальными целями и мотивацией, а не на тот, что кажется более уместным и интуитивно ясным теперь, когда мы приблизились к завершению мыслительного процесса. Почему Лестрейд и прочие так часто упорствуют, настаивая на справедливости арестов, даже когда все улики указывают, что арестован невиновный? Почему продолжают придерживаться первоначальной версии, словно не замечая, как она трещит и разваливается по всем швам? По очень простой причине. Нам не нравится признавать, что наше изначальное предположение было ошибочным, – гораздо проще отмахнуться от фактов, противоречащих ему. Возможно, именно поэтому несправедливые аресты настолько распространены даже за пределами мира, созданного Конан Дойлем.

Точная классификация этих ошибок и названия, которые мы даем им, не так важны, как общий принцип: зачастую мы не проявляем вдумчивости в процессе дедукции, вдобавок соблазн блеснуть и разом перейти к финальному выводу тем сильнее, чем ближе мы к финишной черте. Наши правдоподобные истории невероятно убедительны, их трудно игнорировать и пересматривать. Они стоят на пути предписанного Холмсом систематизированного здравого смысла, стремления пересмотреть одну за другой все альтернативы, отсеивать важное от случайного, маловероятное от невозможного, пока у нас не останется единственный ответ.

Как простую иллюстрацию к предыдущим объяснениям рассмотрим следующие вопросы. Напишите первый ответ, который придет вам в голову. Готовы?