— Кто это? — Он вдруг напрягся, прислушиваясь. Прислушался и Ярил. С противоположного склона холма, сквозь ряды берез ветер доносил песню:

Кукушечка, рябушечка,

Пташечка плакучая,

К нам весна пришла,

Весна-красна,

Нам зерна принесла, —

пели девы («Весна» — означало «тепло». Не было в то время ни лета, ни осени. Имея в виду год, говорили — лето. «В прошлый год» — «прошлолетось». Два времени года было — зима (холод) и весна (тепло). Так вот и начиналась весна в марте-апреле и продолжалась до глубокой осени).

Весна-красна

Нам зерна принесла, —

приближаясь, пели девушки. Вот уже и показались они меж деревьями, поднимались к роще по тропке. Ярил с Огнищанином, не сговариваясь, нырнули в кусты.

Идущая впереди дева в белой, вышитой синим узором рубахе держала перед собой связку травы кукушкины слезки. Вырванная с корнем трава была обвязана алыми лентами.

Кукушечка, рябушечка,

Пташечка плакучая.

Ветер сносил девичью песню далеко-далеко вниз, мимо рощицы, мимо зарослей лебеды, мимо просторных хором варяга Торольва Ногаты.

Справившись с домашними делами, присела на миг Естифея-Малена, услышала песню, подпела грустно:

Весна-красна

Нам зерна принесла.

Вытерла набежавшие слезы. Хорошо девам! Поют сейчас в роще, хороводы водят. К вечеру парней позовут, костер разложат. Снова пойдут хороводы-песни да игрища развеселые, потом меняться начнут: девушка парню — платок, он ей — кушак, бусы, орехи. Побратимство-сестринство навечное, ведь каждая вещь — это все знают — связана с ее владельцем множеством невидимых глазу нитей. А траву кукушкины слезки девушки закопают в роще. Как рвали, смотрела каждая — какой корень? Ежели длинный — мальчик родится, короткий — девочка.

Кукушечка-рябушечка,

Пташечка плакучая…

Текли слезы из глаз Малены. Мучилась девчонка — а у нее-то, интересно, когда-нибудь родится кто? Хотела б иметь детей Малена, все равно кого — мальчика или девочку, — только не от хозяина своего, Борича. А вот хотя бы от того лохматого светлоглазого парня, что заезжал вчера. Как же его? Найден, что ли?

Малена вздохнула. Вечерело. Темнее становилось небо, еще немного — и зажгутся звезды. Припозднился сегодня что-то хозяин, успела Малена всю работу справить, сидела теперь во дворе, песню слушала, плача. Хоть бы и вовсе не возвращался Борич, не пугал бы ее, не бил, не неволил. Убежать бы, да страшно. Каково это — одной, в изгоях?! Случись что — и заступиться некому. А тут что? Заступается Борич? Малена задумалась. Ну, пожалуй, что и заступается. От правежа, по крайней мере, спас, пугает — дескать, если бы не он бы — давно б ее жизни лишили. А и лишили бы? Нужна она больно, такая-то жизнь!

Малена вздрогнула, услыхав крик хозяина. Со всех ног бросилась к воротам, открыла… И тут же получила пощечину, звонкую и горячую:

— Медленно поворачиваешься, дщерь!

Поклоном низехоньким встретила Малена хозяина.

Тот хмурился, уселся на лавку — упырь-упырем — вскинул кустистые брови.

Малена поставила на стол лепешки и корец с медом, подала в глиняной чашке орехи.

Борич отпил меду, крякнул. Потянулся к орехам, взял…

— Ах, ты ж, тварь! Орехи-то поколоть не додумалась?

— Прости глупую, господине!

— Простить? А я-то, червь, о ней все забочусь, живота не жалея! От правежа спасаю, от хозяев прежних, злыдней. Может, в обрат им тебя отдать?

Малена пала на колени: — Не погуби, кормилец!

— Ах, не погубить?

Борич все больше и больше расходился. Надоедало дни напролет себя сдерживать, домой приходя, расслаблялся. Вот и сейчас… Так сладко было пинать безответную деву, таскать за волосы, бить кнутом, зная — все сотворить можно. Это и согревало душу, подталкивало, словно бы шептало — ударь, ударь сильнее, а теперь — пни, а потом… Сладостное было чувство. Вот и сейчас чуял его Огнищанин, нарочно себе распалял, и не в орехах тут было дело…

— Кнут подай, — потянувшись, распорядился он. — Заголи спину-то, постегаю для острастки.

Сняв со стены старую, давно измочалившуюся плеть, Малена с поклоном протянула ее хозяину. Расстегнув по вороту рубаху, спустила до пояса, наклонилась.

Поглядев на старую плеть, Борич усмехнулся. Вытащил из-за пояса новую, что купил сегодня на торге. Хорошая плеть, хазарская, из воловьих жил вытянутая. Такой ударишь, не всякий выдержит. Вот сейчас и проверим…

Подойдя ближе к девчонке, Борич провел пальцами по ее смуглой спине, размахнулся…

Удар!

Брызнули по углам ошметки крови, Малена дернулась, вскрикнула от боли.

— Терпи, тля! — закричал Борич. Ударил еще — на этот раз сильнее, так что едва не перешиб позвоночник. Девушка упала на пол, закрывая рукою грудь, со стоном отползла к очагу.

— Чего не вся заголилась, тварь? А ну… — Борич повелительно кивнул, раздувая ноздри, и Малена, встретившись с его взглядом, ощутила ужас — это был взгляд зверя!

— На лавку! — грубо сорвав платье, приказал девушке Огнищанин и, не дожидаясь исполненья приказа, ударил…

Удар — наотмашь — пришелся по левой груди и шее. Малена схватилась за ушибленное место, споткнувшись, упала, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться. Упала в очаг, больно обожгла левую руку о тлевшие угли. С дребезжащим смехом Борич размахнулся еще…

Малена и сама не поняла, что это на нее нахлынуло вдруг? Может, устала уже бояться, может, уж слишком сильной была боль… а быть может, вспомнила давешнего светлоглазого парня.

Не говоря ни слова, девушка схватила стоявшую у очага кружку и с неожиданной силой швырнула ее прямо в лицо мучителю. Тот схватился за лоб, охнул и, выронив плеть, беспомощно осел на пол. Со лба закапала кровь.

— Ой, батюшки… — забыв про боль, жалобно вскричала Малена и, прихватив с собой разорванную рубаху, бросилась прочь. Выбежав из ворот, понеслась куда глядели глаза — мимо хором Торольва Ногаты, мимо кузниц, мимо зарослей лебеды, к рощице на вершине холма. Ужасом были полны темно-серые глаза несчастной, в спину ей яростно светила луна.

К Гьюки ведут

Зеленые тропы.

Страннику путь

Укажет судьба!

Старшая Эдда. Речи Фафнира

С утра распогодилось. Зарядивший было к ночи дождь к восходу унялся, и сейчас тысячи маленьких солнышек отражались в лужах, сияли в росной траве, маленькими брильянтиками вспыхивали среди мокрых листьев. Чистое, умытое прошедшим дождем небо, лучась бирюзовой улыбкой, отражалось в синих глазах молодого ярла, с чуть заметным волнением наблюдавшего за погрузкой дружины в насады. Собравшиеся на берегу провожающие — многие дружинники рыли родом из Ладоги — переговаривались, смеясь, махали руками родным. Летели в дорогу напутствия, сотни глаз, не отрываясь, смотрели на воинов: отцовские — с гордостью, мальчишечьи — с завистью, девичьи — с затаенной тревогой. Хоть путь и не очень далек, да кто его знает, куда нынче сбирается Рюрик?