На этот призыв никто не отозвался, только все воскликнули:

— Что прикажешь, то выполним охотно! Жизнь наша в руках Божиих. Труд не оторвет нас от молитвы, так как душа монаха должна и может молиться всегда.

— Итак, за мной, кто чувствует в себе силы, за мной, братья! И вышли процессией попарно, а Кордецкий повел их на стены,

просветлевший, сияющий новой отвагой, которой умел наделять всех. Они нашли шляхту, собравшейся во дворе и ожидавшей новых приказаний. Слух об измене уже распространился всюду и вызвал сильнейший испуг. Женщины, старики, дети, все, кто спрятались в Ченстохове, высыпали во двор и со слезами окружили приора, как только увидели его:

— Отче! Не оставляй нас, не отдавай нас в руки врагов… Измена, несчастие!

— В чем дело? — спрашивали другие. — Где измена? Укажите нам виновных.

— Ничего, ничего, дети мои; будьте покойны и возвратитесь к своим занятиям. Кто носит оружие, кто может быть полезен, идите за нами на стены; остальные молитесь и сидите. Ваше оружие — молитва. Не пугайтесь, Бог милостив!

— Ах, смилуйтесь! — воскликнула одна из женщин, целуя руку приора. — Не позволяйте отдавать нас шведам…

— Нет, нет! Будем защищаться до последних сил! — ответил Кордецкий. — Ничто не грозит вам, разойдитесь и не тревожьтесь, а кто может помочь, пусть не жалеет рук. Вы, господа, — обернулся он к шляхте, — вместе с нами на посты; вы собрали в стенах обители все, что имели самого дорогого, жен и детей ваших; охраняйте же их вместе с нами!

Тут он начал назначать начальников, и каждая группа шляхты и монахов отправилась стеречь свои орудия на стене. Пан Сигизмунд Мошинский с отцом Гиларием Славошевским должны были стать на северо-востоке у той башни, которую прежде охранял Вахлер, запад был поручен Николаю Кшиштопорскому и отцу Игнатию Мелецкому, монаху-воину, который еще не забыл прежнего ремесла; с юго-востока были Петр Чарнецкий и ксендз Адам Стыпульский, с юго-запада Ян Скожевский и отец Даниил Рыхтальский.

Благословенные приором, все разошлись с новым усердием к труду. Ксендз Петр Ляссота, надзиравший за орудиями и припасами, был также ночным стражем огней на стенах и колокольни Мечнику Замойскому и отцу Людовику Чарнецкому, брату пана Петра, человеку молчаливого, холодно выдержанного характера была отдана верховная власть, руководство которой было признано всеми за приором, в котором все чувствовали превосходство над собой. Стены получили совсем иной вид, как будто на них взошел новый гарнизон из крепких, не измученных людей, так как новый дух оживлял каждого, и начальники почуяли, объединившись с ним, что сердца опять бились сильно и согласно, что гарнизон вернулся к единению с ними. Уже ни на одном лице не видно было сомнений! Каждый старался и тянул за собою других, чтобы показать, что ничто не будет для него трудным. Белые одежды паулинов впервые густо усеивали стены и развевались около орудий, и воины с четками и крестами в руках опирались на оружие, поднимая набожные головы перед неприятелем с холодным презрением к смерти.

Эта распорядительность приора сразу дала большой и явственный результат, так как непрерывный надзор шляхты и монахов вооружил людей мужеством и надеждой, а предоставленные самим себе, они сомневались бы и тревожились бы без причины.

Под внимательным присмотром старших, под взором капелланов, тайное содрогание, боязливые слова тотчас могли быть уличены, и казалось, что ничто не могло бы одолеть укрепленных крестом прощения воинов.

Но слабы, слабы сердца человеческие!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Что случилось с предателем по воле отца-настоятеля. Приор посылает гонцов к Миллеру, чтобы выиграть время

Надо было сделать что-нибудь с Вахлером, о судьбе которого возник большой спор между шляхтой и иноками. Отец-настоятель непременно хотел попросту выгнать предателя, доказывая, что для шведов один перебежчик не имеет никакого значения; сами же они ко всяким его доносам могут отнестись с полным презрением и не опасаться даже того, что он может сообщить врагам о положении крепости. Замойский хотел засадить Вахлера в тюрьму до окончания осады, а Чарнецкий упорно домогался для него виселицы. Полумертвый от страха, предатель готовился к смерти, а потом, оправившись несколько от первого потрясения, впал в настоящее бешенство, предавался бессильному гневу, бросался к дверям и окнам, грозил монастырю шведами и местью Вейхарда. Около полудня двери его тюрьмы отворились, и Вахлер думал, что пришел ему конец… и глазами искал палача.

Пришел привратник, брат Павел, и с ним двое слуг.

— Выходи! — крикнули парни.

Потеряв голову, Вахлер схватился за оконную решетку и стал кричать, взывая о помощи. Пришлось силой оторвать его от окна и силой же дотащить до ворот. На дворе он все еще продолжал отбиваться и пришел в себя только когда увидел, что его в самом деле ведут к монастырским воротам. Однако, он все еще сомневался, что будет, пока не открыли фортку.

Когда Вахлер убедился, что свободен, что его только с презрением вытолкали за двери, он окончательно очнулся под свистом пуль и бросился бежать к шведскому стану.

Вейхард оживленно разговаривал с Натаном, и оба строили воздушные замки о том, как завтра изменою возьмут Ченстохов.

Граф мысленно торжествовал уже победу над Миллером, который постоянно обвинял его в умышленном сокрытии истины и возбуждении ложных надежд, когда вдруг у входа в палатку показался перепуганный, бледный, ободранный и запыхавшийся Вахлер.

Натан остолбенел от изумления.

— Что случилось? — воскликнул он.

Вахлер в изнеможении бросился на землю.

— Что за человек? — спросил Вейхард.

— А!.. Это наш пушкарь с Ясной-Горы!

— Чего же он притащился сюда средь бела дня?

— Не понимаю… надо его допросить.

Но долго нельзя было добиться от Вахлера слова. Наконец, вперемежку с жалобами на потерю всего своего скарба и проклятиями по адресу Натана за подговор Вахлер стал говорить. Но он не, обращал никакого внимания на присутствие Вейхарда, точно говорил сам с собой, оплакивая свое злоключение.

Он был точно помешанный; остатки пережитого страха, сожаление о понесенных потерях искали выхода в безумных речах, свидетельствовавших о его неприкрыто эгоистичной натуре.

Вейхард, поняв, что его планы потерпели полное крушение, насупился, сердито пожал плечами и удалился вглубь палатки; а Натан остался с перебежчиком. Вскоре он вернулся и отдал приказание:

— Задержать его и приютить, он может нам понадобиться.

У палатки стояла оседланная лошадь. Граф вскочил на нее в отправился, едва ли не в десятый раз, в объезд Ясной-Горы, пристально вглядываясь в стены, ища глазами места, удобного для бреши, чтобы направить на него все свои орудия.

В первое по приезде