Тут у них начался жаркий, явно не первый раз случавшийся спор. Корнеич стоял на том, что полоз – самая обыкновенная змея, только огромная. И ничего в ней нет волшебного, разве что след, говорят, бывает ядовитый. Двое пожилых держались другой точки зрения: что полоз, хотя человеком и не оборачивается, все же умеет отводить золотую жилу, прятать от людей. Особенно когда они, наткнувшись на золотишко, переругаются и передерутся. И вообще, говорили они, полоза убивать нельзя. Убьешь одного – другие той же ночью приползут в деревню и скот у хозяина удушат, и самого задавят. Корнеич им возразил, что сам знал мужика, который, так уж ему удачно сложилось, убил полоза лопатой, отхватил голову – и ничего с ним потом не было, и со скотом тоже. На что ему ответили: значит, мужик что-то такое знал…

Один Мокеич не встревал, сидел да слушал.

– А на самом деле как? – спросил я его, не вытерпев.

Он только улыбнулся:

– А как на самом деле – не всегда и знаешь…

Долго спорили, до хрипоты. Я помалкивал. В том, что полоз не сказочный дракон, а натуральная огромная змея, я теперь не сомневался, и мне этого вполне хватало. Потом, далеко за полночь, отвели меня на ночлег, и не соврал Корнеич – хозяюшка той хаты… В общем, долго я ее вспоминал.

Больше я в тех местах никогда не был. Военком не обманул, через месяц отпустил честь честью, и комиссия признала меня годным без ограничений. Вот только предписание выдали отчего-то в Забайкальский военный округ. Ну, очень скоро стало ясно почему. Как и предсказал Мокеич, повоевать мне еще пришлось.

И вот однажды, под Хайларом… Я уже был капитаном, командовал ротой. Бой практически кончился, только кое-где одиночные японцы отстреливались, но их быстро кончали. И вот выскочили мы с ребятами на одного такого. Судя по знакам различия, не простой солдат, а офицер, следовательно, самурай. Только этот уже не сопротивляется, стоит навытяжку, лицо каменное, поднял на штыке винтовки белый платок. И меч у него на поясе роскошный, в десять раз богаче отделан, чем их обычные офицерские мечи.

Взводный мой, Петька Комонев, аж загорелся – была у нас тогда мода трофеями брать офицерские мечи:

– Вот это кладенец! Пошли, командир, а то я первый сниму!

Самурай стоит, не шелохнется, лицо как из камня высечено, одна рука небрежно за спиной, в другой винтовку держит с белым платком на штыке. И тут у меня что-то в памяти заиграло…

Кричу:

– Ребята, стой! Заставим сначала руки поднять!

Петька и не слушает, бежит первым, за ним трое солдат. И только они подбежали вплотную, самурай, ничуточки не изменившись в лице, гранату из-за спины под ноги – шарах! Себе и им. Граната явно была противотанковая – рвануло так, что от всех пятерых одни клочки остались. Подбеги я вместе с ними, и мне бы порхать клочками, а так только взрывной волной шухнуло, но с ног не сбило. Вот так я и жив остался – оттого, что вспомнил про деда Мокея и вовремя испугался белой тряпки…

Рукопашная – жуткая штука. Может быть, самая страшная вещь на войне. Некоторые на этом стоят со всем упорством. Вот лично я судить не берусь. Потому что мне однажды выпала непростая рукопашная, очень непростая…

Бои шли второй день, большие бои, натуральное сражение, и, как часто случается, на большом пространстве мы с немцами там и сям перемешались. Никакой сплошной линии фронта, в одном месте мы у них практически в тылу, в другом они у нас, в третьем и вовсе перепуталось неописуемо…

И получилось так, что наш взвод лесочком вышел в тыл немецкой артиллерийской батарее. Отнюдь не случайно: нас, собственно говоря, и послали как бы в разведку – посмотреть, как там у них обстоят дела, какие силы, и если получится, угрохать их всех к чертовой матери. Очень эта батарея мешала, не давала выдвинуться танкистам, а обходить было бы слишком далеко. Ну а пехоте-то что стоит лесочком, в сухую погоду, жарким летом…

Ни охранения, ни часового они не выставили, что, в общем, и не было разгильдяйством: скорее уж тут был тыл, а не передок. Так что мы с опушки, метров со ста смогли обстоятельно и неторопливо рассмотреть их позицию.

Три орудия на открытой местности, без окапывания. Фрицы пушкарили, как стахановцы, чуть ли не очередями – снарядов у них была завезена на позицию чертова уйма. И так-то стояла жара, да еще от пушек раскаленным воздухом шибало, так что артиллеристы были кто в майках, кто вообще голым по пояс. Прикрытие у них таки имелось: что-то около взвода пехоты. Они не торчали в полный рост, как оловянные солдатики, – смысла не было, сидя расположились, разве что парочка прохаживалась. Но ворон не ловили, облачками-ромашками не любовались – рассредоточились так, чтобы наблюдать за всей округой.

Силы были примерно равные. Более того, у нас имелось некоторое преимущество: перед тем как пойти рывком, можно было дать залп из леса и нескольких с полной гарантией отправить на тот свет; пушечный грохот наши выстрелы заглушил бы, как репродуктор – комариное пищанье. Но стрельбой увлекаться не следовало, не надо было ее затягивать – у них там имелось два ручника, а народ, сразу видно, обстрелянный. Когда начнут падать первые, очень быстро сообразят, что к чему и откуда по ним бьют, развернут в нашу сторону обе «эмгэшги» – и хрен мы успеем преодолеть эту сотню метров, все там и ляжем. У нас были какие-то секунды выигрыша, так что их и следовало использовать. Залп, главным образом по тем, кто ближе всех к пулеметам, – и вперед что есть мочи, а там уж кому как повезет… При таком соотношении сил наш лейтенант отступать просто не имел права, все мы это понимали, не было у нас желторотых…

Примерно у половины были автоматы, у остальных и у меня тоже – карабины самой новейшей модели, то есть с неотъемным штыком. Очень хорошее оружие, прямо-таки отличное: полегче и покороче мосинской винтовочки, но бьет на те же дистанции. И в штыковой с ним гораздо легче, чем с «дудорагой» – и оттого, что легче и короче, и оттого, что штык не нужно примыкать-отмыкать: откинул его в две секунды – и готово, а миновала надобность – сложил под ствол.

Я кадровый, к тому же из погранвойск, так что штыковому бою был обучен на совесть. И потому, едва прикинул, которого пехотинца положу пулей, наметил, кого первым достану штыком: вон того верзилу, что подносит снаряды у ближайшей к нам пушки: здоровенный, в пропотевшей майке, по ухваткам видно, что кадровый. Оружия у него нет, только нож на поясе, карабины расчета аккуратно составлены в сторонке… Так что расклад я себе сделал подробный – тут на авось не стоило…

Дали мы залп, кто одиночным, кто очередью – и тут же рванули к ним так, будто за нами танки гнались. Орали дурноматом во всю глотку – чтобы ошеломить, выиграть еще секунды, чтобы не сразу сообразили, что нас тут всего-то взвод…

Как и рассчитано было, положили нескольких – и фрицы, хотя и быстро въехали, что к чему, все же не успели повернуть пулеметы нам навстречу и встречную пальбу открыли с опозданием. Успели положить троих наших – но это потом выяснилось, кого и сколько, когда кончилось все… А пушкари – те и вовсе нас заметили самыми последними, когда наши передовые уже сцепились с пехотой.