Через несколько минут дверь открылась, и вошел падре Пио. Брунетти вспомнил: этот носит монашеское облачение с легкостью, умудряясь выглядеть так, будто ему удобно. Внимание его опять привлекли полные губы, но на этот раз он осознал, насколько суть этого человека сосредоточена в глазах — они серо-зеленые, блестящие, светятся умом.

— С возвращением, комиссар! — приветствовал он его. — Спасибо за сообщение. Выздоровление сестры Иммаколаты — ответ на наши молитвы, я уверен.

Хоть и возникло у него такое искушение, Брунетти начал не с просьбы избавить его от риторической религиозной лжи, а со слов:

— Я хотел бы задать вам еще несколько вопросов.

— С радостью отвечу. Если только, как я объяснял в прошлый раз, меня не заставят разглашать информацию, которая закрыта.

Священник улыбался, но Брунетти почувствовал, что тот отметил перемену в его настроении.

— Нет, сомневаюсь, что из этих сведений что-то относится к закрытым.

— Хорошо. Но прежде, чем вы начнете, — нет причин стоять, давайте по крайней мере устроимся удобно.

Подвел его к тем же двум креслам и, с тренированным изяществом откинув края облачения, опустился в кресло, положил правую руку под наплечник и стал перебирать четки.

— Что вы бы хотели узнать, комиссар?

— Я хотел бы, чтобы вы мне рассказали о работе в доме престарелых.

Кавалетти усмехнулся и сказал:

— Я не уверен, что так назвал бы это, Dottore. Я служу капелланом при пациентах и части служащих. Приближать людей к их Творцу — это радость, а не работа. — И глянул в сторону, в другую часть комнаты, но не раньше чем увидел отсутствие реакции Брунетти на эту сентиментальность.

— Вы слушали их исповеди?

— Не уверен, комиссар, вопрос это или утверждение. — Улыбка Кавалетти говорила о желании удалить из своего замечания даже намек на сарказм.

— Это вопрос.

— Тогда я отвечу. Да, я выслушивал исповеди пациентов, как и части штата. Это очень большая ответственность, особенно исповеди старых людей.

— А почему так, отец?

— Потому что ближе их время — время земной кончины.

— Ясно. — И Брунетти спросил так, как будто это логическое продолжение предыдущего ответа: — Вы открывали счет в филиале Объединенного швейцарского банка в Лугано?

Полные губы остались изогнутыми в мирной улыбке, но комиссар смотрел в его глаза: они сощурились почти непроницаемо и немедленно.

— Что за странный вопрос. — Кавалетти свел брови в очевидном замешательстве. — Какое это имеет отношение к исповедям стариков?

— Вот именно это я и пытаюсь выяснить, отец.

— И все же это странный вопрос.

— Вы открывали счет в филиале Объединенного швейцарского банка в Лугано?

Священник переставил пальцы на очередную бусину.

— Да, открывал. Часть моей семьи живет в Тичино, и я езжу навестить их два-три раза в год. Я нашел, что удобнее держать деньги там, чем возить туда-сюда с собой.

— И сколько у вас на этом счету, отец?

Кавалетти поглядел вдаль, что-то вычисляя, и наконец ответил:

— Полагаю, около тысячи франков. — Потом, с готовностью помочь, добавил: — Это около миллиона лир.

— Я знаю, как переводят лиры в швейцарские франки, святой отец. Это один из первых навыков, которые должен приобрести полицейский в нашей стране. — И улыбнулся, показывая священнику — это шутка.

Тот в ответ не улыбнулся. Прозвучал следующий вопрос:

— Вы — член «Опус Деи»?

Кавалетти уронил четки и поднял перед собой руки ладонями к собеседнику в преувеличенно молящем жесте.

— Ох, комиссар, ну и странные вопросы вы задаете! Интересно, как они соотносятся у вас в голове.

— Я не понял, это «да» или «нет», отец?

После долгого молчания Кавалетти произнес:

— Да.

Комиссар поднялся.

— Вот и все, отец. Спасибо, что уделили время.

Священник впервые не сумел скрыть удивления и потерял несколько секунд, уставясь на него. Но поднялся на ноги, и прошел с ним к двери, и придержал ее, пока тот выходил из комнаты. Идя по коридору, осознавал две вещи: взгляд священника ему в спину и, когда дошел до открытой двери в конце, густой запах сирени, врывающийся из дворика. Ни одно из этих ощущений удовольствия ему не доставило.

Брунетти не верил, что Марии Тесте угрожает какая-то опасность до того, как в «Газеттино» появится статья, — да и в том, что тогда появится, не мог быть уверен, — но все же оторвался от Паолы, вылез из постели в три часа с минутами и стал одеваться. Только когда застегивал рубашку, в голове у него достаточно прояснилось, чтобы услышать дождь, бьющий по окнам спальни. Он тихо выругался, подошел к окну, открыл ставни — и тут же быстро прикрыл их: мокрые залпы влетали внутрь. У дверей он надел плащ и взял зонт, потом вспомнил про Вьянелло и прихватил второй.

В палате Марии Тесты сидел Вьянелло, с мутными глазами и в дурном настроении, хотя комиссар пришел на полчаса раньше, чем ожидалось. По молчаливому согласию ни один из них не приближался к спящей, как будто полная ее беспомощность служила чем-то вроде пылающего меча, удерживающего их на расстоянии. Приглушенно приветствовали друг друга и вышли в коридор поговорить.

— Что-нибудь было? — спросил Брунетти, стаскивая плащ и ставя оба зонта к стене.

— Каждые два часа приходит санитарка, синьор. Ничего не делает, насколько я могу судить. Просто смотрит на нее, считает пульс и что-то пишет в карте.

— Она хоть говорит что-нибудь?

— Кто, санитарка?

— Ну да.

— Ни слова. Я с тем же успехом мог быть невидимым. — И зевнул. — Трудно не заснуть.

— Почему бы вам не сделать несколько отжиманий?

Тот спокойно посмотрел на него, но ничего не сказал.

— Спасибо, что пришли, Вьянелло, — проговорил Брунетти в порядке извинения. — Я принес вам зонт — там льет.

Сержант кивнул с благодарностью.

— Кто придет утром, Вьянелло?

— Гравини. А потом Пучетти. Я освобожу Пучетти, когда кончится его смена.

Брунетти отметил его деликатность: не назвал время — полночь, — когда заменит молодого полицейского.

— Спасибо, Вьянелло. Идите поспите.

Вьянелло кивнул и подавил страшный зевок, взял свернутый зонт. Открыв дверь в палату, комиссар обернулся:

— Уже были неприятности с дежурными?

— Пока нет. — Вьянелло остановился в коридоре и оглянулся.