Лесь изобразил часть лица: большие глаза темно-стального цвета с высокой складкой верхнего века, изломанные тонкие брови.

– Какие красивые глаза. – Вероника ткнула пальцем в изображение. – Это твоя девушка?

– Она смотрит из окна. – Лесь взъерошил волосы.

– Ну, я поняла, что девушка отражается в окне. – Вероника улыбнулась. – Я ее знаю?

– Нет, не знаешь. Она все время молчит, только наблюдает.

Вероника смешалась:

– Лесь, подожди. Это настоящая девушка или ты ее выдумал?

– Настоящая! Она смотрит на меня изо всех окон, днем и ночью. Представляешь, ее на самом деле нет, но она есть. Думаю, скоро я увижу ее лицо полностью. – Юноша устало вздохнул и, немного помолчав, добавил: – Вот.

– А когда ты в первый раз ее увидел?

– Под Новый год. Вы с Сергеем укатили в Прагу, а я решил, что никого звать не буду, посижу один. Часы начали бить полночь, какие-то придурки фейерверк во дворе запустили, так что даже сигнализация заорала. Я сунулся в окно посмотреть и увидел ее. Сначала такая неясная тень, решил, что мерещится. А потом с каждым днем все яснее. Вот.

– Лесь, ты ко врачу не ходил? Зрение не проверял?

– Я здоров, Ника. Здоров! Я понимаю, что ты мне не веришь. Мне никто не верит. А она все время глядит. Изо всех окон. Я даже спать не могу.

– Хочешь, я останусь? Лесь, ты только ничего не бойся и не возражай!

Вероника вышла в коридор и набрала номер Сергея:

– Слушай, тут вот такое дело… Я у Леся.

В трубке застыла тишина. Ника, боясь, что ее не услышат, начала сбивчиво кричать в трубку:

– Я не могу его оставить, он болен. Да, я давно его навещаю. Да, скрывала от тебя, потому что ты бы не понял. – Ника продолжала говорить на автомате в молчащий телефон: – Если бы ты только знал! Сереж, я люблю тебя. Но я не могу бросить Леся, он мне совсем как родной.

Трубка отозвалась чужим, незнакомым голосом:

– Я привезу твои вещи.

Вероника не видела, как Сергей в этот момент осторожно, словно телефон был сделан из тонкого стекла, положил его на стол, взял сочувствующего Петрушу, прижал к себе и совершенно не по-мужски разрыдался. В тот же вечер он на такси перевез Никины вещи, оставив себе только клоуна. С Петрушей расстаться он был не в состоянии.

Дни полетели с пугающей быстротой, словно киномеханик запустил фильм на большой скорости. Когда Вероника каждый день уезжала на работу, Лесь еще спал. Он почему-то стал бояться засыпать в обычное время и ложился лишь под утро. Несмотря на ревность и подозрения Сергея, отношения Вероники и Леся не изменились. Они были друг для друга как брат с сестрой, сама мысль переступить через родство душ к близости плоти казалась противоестественной.

Картина продвигалась. На полотне проступили очертания губ, небольшой волевой подбородок, высокие скулы, длинные волосы пепельного цвета. Вместе с картиной менялся и Лесь. Он стал суше, словно вся его энергия выплеснулась в новое полотно, мало говорил. Вероника пыталась узнать что-то новое о холсте.

– Красивая девушка, – словно невзначай заметила она. – Она тебе никого не напоминает?

– Нет, – односложно ответил Лесь.

– Она похожа на Снегурочку. Не ту, которую мы знаем по мультфильмам и кино, а другую – из мифов. Такая же холодная и строгая. Истинная дочь зимы и мороза.

Лесь возразил:

– Она не Снегурочка. Ее зовут не так.

– А как ее зовут? – постаралась выведать Ника.

– Она не сказала.

– Она умеет говорить?

– Умеет. – Лесь взглянул на нее потемневшими от постоянного недосыпа глазами. – Но я еще не научился ее понимать.

Вероника нервно прошлась по комнате. Ситуация ухудшалась. Начальство не соглашалось предоставить отпуск – случился аврал, и каждый работник был на счету. К неврологу Лесь идти наотрез отказывался. Обратиться же с просьбой о помощи к Сергею Вероника никак не решалась.

«Это все зима, длинная, затяжная зима. Скоро придет весна, и ему полегчает», – мысленно уговаривала себя она. Но лучше не становилось.

В последнее время Лесь перестал пускать ее в свою комнату. Каждый раз, перед тем как выйти, он осторожно выглядывал, чтобы убедиться, что Вероники поблизости нет, а после запирал дверь за собой на ключ. Ключ он повесил на веревку и носил на шее. Ел Лесь быстро и неаккуратно, стремясь быстрее вернуться к себе. Он еще сильнее исхудал, отросшие волосы висели сальными прядями, глаза покраснели от бессонных ночей.

– Пойдем погуляем? – предложила Вероника в один из вечеров.

– Она не любит оставаться одна.

– Снегурочка?

Лесь оторвался от тарелки и с ненавистью прошептал:

– Ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь.

Он смотрел на Веронику с такой неприкрытой злобой, что ей стало холодно.

Девушка зябко поежилась, а Лесь отшвырнул тарелку и убежал в комнату. Ночью Вероника проснулась от пронизывающего мороза. Из-под двери ощутимо несло холодом. Она вышла в коридор, дверь комнаты Леся была приоткрыта. Вероника опасливо заглянула туда. Художник стоял около открытого окна и при слабом свете свечи смотрел на картину. Девушка, изображенная на ней, казалась живой: бледно-фарфоровый цвет лица, розовые приоткрытые губы, словно что-то говорящие собеседнику, удивленный взгляд. Веронике стало не по себе. Собрав волю в кулак, она прошла к окну и захлопнула его. Лесь не реагировал. Тогда Вероника подскочила к нему и затрясла за плечо:

– Лесь, дурак, ты же замерзнешь! Ну, очнись же.

Она все плакала и плакала у него на груди, а он не отрывал взгляд от полотна. Потом произнес:

– Это Айсблюмен – ледяной цветок.

– Она не настоящая!

Тогда Лесь отодвинул Веронику от себя и, пристально взглянув, возразил:

– Настоящая, просто ты никак не поймешь. Теперь она будет всегда. Никакое уродливое ее солнце не убьет. – Вероника не выдержала и завыла в голос. Лесь продолжал смотреть на нее с пугающей пустотой в глазах, после сказал: – Уходи. Ты мне не нужна.

Она лихорадочно побросала вещи в сумку и выбежала на лестничную площадку, откуда позвонила Сергею: «Ты мне нужен. Ты мне очень нужен, забери меня, пожалуйста». Он приехал через полчаса.

Вероника и Сергей тихо расписались в конце марта в обычном загсе. Гостей они не приглашали. Через неделю в квартире Леся произошел пожар, выгорела только комната с картинами. Самого художника удалось спасти. Он долго лежал в психиатрическом отделении лицом к стене, не желая ни с кем разговаривать. Кормили его принудительно. Лишь на исходе лета Лесь произнес первые слова: «Она растаяла». После выписки из больницы Лесь продал квартиру, пожертвовав деньги монастырю, в который вскоре он и сам перебрался. Там он начал писать лики строгих женщин в темном покрывале с