И в довершение всего он положил перед адвокатом копию обвинительного заключения Московского городского суда по уголовному делу пятнадцатилетней давности, связанному с подделкой валюты, после чего осужденный Городецкис А.М. и был передан судебным органам Латвийской Республики. Где отсидел свой срок «от звонка до звонка». А выйдя на свободу, не оставил своих уголовных замашек.

Свою собственную «вину» в этом уголовном деле «о незаконном производстве и сбыте фальшивой иностранной валюты в особо крупных размерах», судимую одинаково строго во всех странах, Александр Борисович также признал и вспомнил несколько эпизодов, которые, несомненно, оказали решающее влияние на освобожденного преступника, ослепленного жаждой мести своему «преследователю» Турецкому. Очевидно, у того все еще тлела в душе уверенность, что если бы его, как он надеялся, как просил сам и настойчиво навязывал через своих посыльных, в первую очередь следователю Турецкому, словом, если бы его сразу передали правоохранительным органам Латвии, то и приговор был бы гораздо мягче. Ну, с учетом весьма непростых в ту пору межгосударственных отношений. Сбывал-то он валюту все-таки в России, чем подрывал основы ее экономики, а никак не своего родного государства! Имелся и такой мотив. И поэтому жесткий и суровый, что называется под самую планку, приговор в Москве, несомненно, оказал сильное «политическое давление» и на латвийские судебные органы. И они уже не могли, что называется, по определению, не считаться с такой позицией соседа. Что Европа скажет? Не говоря об Америке! Свободная, демократическая Латвия подрывает экономические основы других государств с помощью собственных преступников-фальшивомонетчиков?! С помощью поддельных американских долларов? Да ведь скандал на весь белый свет! Кому он нужен?! А все — проклятый Турецкий!..

Исполняя свою печальную миссию, Александр Борисович в нелегком разговоре с Еленой Георгиевной попытался ненавязчиво, но все же выяснить, известно ли ей что-нибудь о человеке по имени… и так далее, выдававшем себя перед Эвой за друга ее покойного отца? Русская женщина, прожившая в Латвии всю жизнь вместе с мужем, латвийским «националистом», пострадавшим при советской власти, вполне могла быть, сама не догадываясь о преступной деятельности Городецкиса, знакома с ним. Ну, разумеется, следовало, конечно, сделать поправку на душевное и физическое состояние матери погибшей женщины. Но тем не менее, хотя старушка, помолчав, и покачала отрицательно головой, Александр Борисович мог бы поклясться, что эта фамилия была Елене Георгиевне известна. По ее естественной первой реакции, пока она еще не овладела собой. Видимо, в свое время настрадалась из-за мужа, и сдержанность сделалась ее второй натурой.

Ну а то, что Городецкис отлично знал о близком знакомстве Эвы Ладзини с Александром Турецким, не могло быть и сомнений. Возможно, он видел их вместе, когда они встречались в Юрмале. Мог даже узнать адрес Эвиной подружки в Дубултах, где находчивые любовники пару раз очень удачно и хитро «прятались от непогоды». А однажды — и от Ирины, знавшей, что ее супруг уже здесь, в Юрмале, прибыл просить прощения, но не ведавшей, где конкретно он находится в данный момент. Ох, братцы, сложна она, жизнь-то кобелиная! Столько опасностей таит в себе!..

Именно поэтому в первую очередь и обратился Городецкис, вернувшись из заключения, конечно, к Эве. И он вовсе не собирался, очевидно, заниматься доносительством, «раскрывать глаза» той же супруге следователя на его любовные похождения. Нет, у него была совершенно иная, куда более страшная цель. Месть, сопряженная с грубым и жестоким удовлетворением собственного скотского инстинкта, вот что.

И, кстати, Турецкий вспомнил вскользь брошенную Эвой фразу о том, что этот старик был ей противен. Даже, кажется, она сказала: отвратителен. Но только сейчас он подумал, что мужчина может быть отвратителен женщине именно тогда, когда он пытается, вопреки элементарному пониманию отведенного ему судьбой места, упрямо навязать цветущей красавице себя — засушенного и неопрятного. А Эве как художнику-модельеру приходилось заниматься не только женской, но и мужской одеждой, и она не раз говорила, как бывало ей до отвращения противно, когда она видела неопрятного мужчину. Вплоть до отказа от выгодных контрактов. А в данном случае, ну, откуда может сохраниться опрятность в уголовнике, просидевшем в колонии строгого режима полтора десятилетия? Наверняка и эта откровенно негативная Эвина реакция, ясно написанная на ее выразительном лице, добавила ему ярости и злобы.

Да, но тогда было бы и насилие. А оно отсутствует. По утверждению судебного медика имел место просто половой акт — это уж… никуда не денешься!.. Но почему же не было именно насилия?..

Ответ на свой не очень-то теперь и существенный вопрос Турецкий получил, еще находясь в конторе Лазаря. Его беседу с адвокатом прервал телефонный звонок. Заработал секретный мобильник. Это звонил из Воронежа Петр Щеткин, и тоже с «закрытого» Плетневского аппарата. Петя был уверен, что их «слушают». Он и рассказал о своей беседе с дежурной, после чего передал текст протокола ее допроса по электронной почте — на адвокатскую контору Дорфманиса, как попросил Турецкий, с любезного разрешения хозяина. И, прочитав бегло несколько распечатанных страничек, Александр Борисович понял, что убийца, как ни странно, вполне мог удовлетворить свои «потребности» еще в течение ночи — с дежурной, в ее подсобке, и поэтому не стал терять времени на сомнительное удовлетворение своего оскорбленного самолюбия от садистского сношения с бесчувственной женщиной либо вообще с трупом. Вряд ли Эва, приди она в себя, подчинилась бы его насилию без криков и сопротивления, что представляло бы для него серьезную опасность. Но ведь ни того ни другого так и не было. Как и следов насилия на ее теле. У нее и мобильник-то был найден под подушкой. А завяжись в постели борьба, насильник и убийца, конечно, увидел бы телефон и забрал его с собой. Там же все номера, которые могли бы потребоваться для дальнейшего шантажа…

Впрочем, ему вполне достаточно было теперь трупа якобы изнасилованной и задушенной в постели женщины, а кроме того, следов пребывания в ее номере на протяжении всей прошедшей ночи следователя Турецкого из Москвы. Для ментов этого тоже должно было хватить, чтобы взять упорного «следака» тепленьким. Так что ситуацию с помощью телефонного звонка в милицию он создал чрезвычайно неприятную для своего личного врага. Удушение любовницы, столько отпечатков всяких оставлено повсюду! Хана тебе, «следак»!..

Но он не мог знать, конечно, что в это время Турецкий уже улетал в Москву. Как не знал и о его звонке из аэропорта. И это истинного убийцу подвело, потому что на все остальные оправдания воронежские менты и смотреть бы не стали, слишком хотелось им выполнить поручение своего начальника, носившего поразительное прозвище Ванька-Каин. Редко кто удостаивается подобного, большие таланты надо иметь. Причем соответствующие «погонялу».

А Эва взяла трубку после длительной паузы, во время которой она просыпалась и приходила в себя, чтобы узнать его голос. Узнала… Напомнила, кстати, что очередная встреча — за ней, ибо эту, воронежскую, якобы случившуюся нечаянно, она щедро записала на его счет. А затем сунула трубку под подушку, чтоб не мешала больше своими звонками, и заснула снова. Вот тут он и задушил ее — сонную и, значит, не оказавшую ему никакого сопротивления. Быстро и удобно оказалось. А главное — тихо…