спектакль, хотел отказаться его играть и уехать, но потом решил взяться там за режиссуру и только после этого согласился играть. Это его вдохновило, и он решил взяться за это дело и во МХАТе. Я был счастлив. Это было замечательное время. Ефремов с готовностью согласился включить эту работу в план. Нами были предложены состав исполнителей, художник, композитор. А потом по просьбе Смоктуновского была приглашена во МХАТ в качестве режиссера Роза Абрамовна Сирота. Иннокентий очень высоко ценил ее педагогический талант и говорил, что он с ней работал и над князем Мышкиным, и над Гамлетом. И вообще считал, что после работы с ней в него поверили все его партнеры в «Идиоте», хотя до этого убеждали Товстоногова, что он ошибается в Смоктуновском и Мышкина должен репетировать другой актер.

Так вот, в 1979 году было решено начать нашу работу. К.А. Ушаковым был подписан приказ за № 327 от 27 октября 1979 года: «Объявляется представленное режиссурой и одобренное Президиумом Художественного Совета распределение ролей по пьесе А. Толстого “Царь Федор Иоаннович”. Режиссура – Р.А. Сирота, И.М. Смоктуновский, В.С. Давыдов. Художник и композитор будут объявлены дополнительно».

На главную роль были назначены три молодых артиста, чтобы после предварительной работы решить, кто из них будет играть. Художником сперва хотели пригласить И. Глазунова, но потом пригласили М. Френкеля. А композитором думали пригласить Б. Тищенко. Но макет, который предоставил художник Френкель, был не принят всеми во главе с О. Ефремовым. Тогда был приглашен художник М. Китаев, и он сделал великолепный макет. Вся декорация была сделана на кругу под большим церковным куполом (когда-то художник В. Дмитриев сделал по такому же принципу макет для «Гамлета» в МХАТе). Прекрасные были 100 эскизов костюмов художника Н. Фрайзберга.

Работа была очень интересной. Иннокентий и Сирота дополняли друг друга, хотя порой у них были конфликты самолюбий… Роза Абрамовна все время говорила о мыслях, о содержании пьесы и ролей, а Иннокентий Михайлович – о чувствах, об эмоциях и о красках. Но они взвалили на себя невероятный груз. Надо было выбрать исполнителей из трех Федоров, из пяти Ирин, из трех Годуновых и т. д. Смоктуновский пытался доказать, что только такой демократической, студийной работой можно открыть лучших исполнителей. Но такое соревнование почему-то не вдохновляло актеров, а лишь расхолаживало. А представление Смоктуновского о роли царя Федора, которую он сам уже сыграл, скорее, сковывало актеров, а не раскрывало их индивидуальностей. Поэтому исполнители Федора или зажимались, или копировали Смоктуновского.

Что касается меня, то я режиссурой не занимался. Был счастлив, что, наконец, идет работа, и хотел, конечно, сыграть любую роль в моей любимой пьесе. Я вел дневник репетиций – подробно записывал процесс работы. Однажды Смоктуновский мне сказал на репетиции: «Я бы тебя в театре нигде не занимал, а держал только за то, что у тебя рождаются гениальные идеи… Иногда ты говоришь глупости, но тут же вдруг такое скажешь, что думаешь, – откуда это у него?!» (Эту запись я нашел в своем дневнике репетиций от 16.01.81 г.).

К сожалению, в феврале 1981 года я тяжело заболел и выбыл надолго из этой работы. В финале ее не участвовал, но на показе О.Н. Ефремову 11 июня присутствовал и, конечно, вел запись: «В Москве жара +32 градуса! Духота. Ветра нет. Подошвы прилипают к асфальту… От показа впечатление странное. Пьесу я хорошо знаю, но ничего не понял, и мне было скучно».

Вывод был один – завершать работу должен О.Н. Ефремов, иначе спектакль не выйдет. Конечно, нужно было еще многое сделать и, главное, решить основной состав исполнителей. И хотя работа, казалось, шла давно, но она беспрерывно останавливалась – то забирали исполнителей на другие репетиции, то Смоктуновский надолго уходил в работу над «Чайкой»…

Что касается Ефремова, он был занят после «Чайки» уже другой работой. И соревноваться с Малым театром, где по-прежнему шел этот спектакль, никто не хотел. Да и Смоктуновский как-то уже охладел…

Одним словом, работу тихо-тихо отложили, а так как я уехал на три месяца сперва в санаторий, а потом в дом отдыха, то формулировки решения руководства о спектакле не знал. А когда потом спросил об этом, то Кеша мне сказал: «Нет достойного исполнителя главной роли… А я уже стар – мне 56 лет. Поздно играть эту роль…» Но впереди у него было много ролей в театре и в кино. А моя мечта – возобновить «Царя Федора Иоанновича» в Московском Художественном театре – была окончательно похоронена… Видимо, какой-то рок висел над этим святым мхатовским спектаклем…

Еще в 1979 году вышла книга И.М. Смоктуновского «Время добрых надежд». Эта книга – исповедь, о которой он говорил, что был в ней предельно искренен и правдив. «Нет, была там одна ложь. У меня было название – «Бремя добрых надежд», но в редакции мне предложили букву «Б» исправить на «В», и я почему-то согласился…»

Он подарил мне тогда эту книгу с неожиданной для меня надписью: «Человеку, без которого я не изведал бы глубин “Федора”, – Владлену с нежной признательностью. Иннокентий. Сентябрь, 1979».

Армен Джигарханян. Последний разговор

Смоктуновский был, конечно, великий человек, великий актер. Но для меня это не празднично, не умилительно. Я иногда даже думаю, что если человек действительно великий, то как сложно и мучительно жить человеку и тем, кто его окружает. Мне кажется, что это в полной мере относится и к Смоктуновскому.

Он очень трудный был в работе, очень. Я снимался с ним в двух фильмах: в неудачной картине «Убийца» (там буквально было всего два съемочных дня, мы впервые встретились в кадре) и большая работа в «Белом празднике».

Попытка исследовать природу гениального человека, не умиляясь и не восторгаясь им, по-моему, удачно сделана в пьесе «Амадеус» и в булгаковском «Мольере»: с ним очень неудобно, не всегда комфортно. В чем-то таким был и Иннокентий. Его заносило. Например, он каждый раз приходил на съемку, заново переписав сцену. Это не было графоманством, оно не диктовалось никакими другими вещами, кроме того, что его заносило. Он ухватывался за что-то в сцене и потом писал текст. Причем иногда это было так по-ученически, что Наумов ему говорил: «Кеша, то, что ты написал, надо сыграть, зачем же это говорить?»

Мне Иннокентий говорил:

– Армеша, давай сделаем так: когда я тебе эту фразу скажу, ты мне ответь так.

– Но там же нет этого текста.

– Ничего.

– Я скажу, но если Наумов будет меня ругать, я признаюсь, что это ты меня заставил.

К счастью, его можно было переубедить: это был ребенок, который играет в