Генеральные Штаты Нормандии, собравшийся в июне 1431 года, выделил треть своей налоговой субсидии в 150.000 т.л. (8.75 млн. ф.с.) на осаду Лувье, а также 20.000 т.л. (1.17 млн. ф.с.) на выплату жалованья 400 латникам и 1.200 лучникам, находившихся в армии. Для осады были выведены люди из гарнизонов по всей Нормандии, в том числе четверть гарнизона из Онфлёра, у которого появилась возможность отомстить за то, что несколькими месяцами ранее Ла Гир совершив набег из Лувье и сжег предместья их города[373].

В осаде участвовало так много людей, что обеспечение кормом всех их лошадей из ближайших окрестностей стало серьезной проблемой. Поэтому некоторые лучники и слуги были откомандированы для того, чтобы выводить лошадей на выпас. Их капитаны позже жаловались, что казначейство, придерживаясь своего обычного строго буквального толкования "участия на осаде", отказалось выплачивать этим людям жалованье, хотя причина их отсутствия была указана в платежных ведомостях[374].

Потребовалось пять месяцев, чтобы заставить Лувье сдаться, а английский капитан Томас Бофорт умер за три недели до этого, но 25 октября 1431 года гарнизону было позволено покинуть город с почестями, и Лувье снова стал английским. Это не помешало солдатам разграбить город, а властям — разрушить стены. Эта мера была задумана как наказание за предательство горожан, которое позволило Ла Гиру захватить город, так и для того, чтобы он снова не стал арманьякской крепостью[375].

Взятие Лувье обезопасило дорогу в Париж, что позволило Генриху VI нанести первый визит в столицу своего французского королевства. Так же, как его высадка во Франции 19-ю месяцами ранее была тщательно спланирована, чтобы состояться в День Святого Георгия, так и его прибытие в Париж было срежиссировано для максимального эффекта. 30 ноября 1431 года, в День Святого Андрея покровителя бургундцев, Генрих прибыл со своей свитой в аббатство Сен-Дени, где покоились предки его матери, чтобы нанести обычный королевский визит. Два дня спустя, в воскресенье, которое было первым днем Адвента перед Рождеством, он совершил торжественный въезд в Париж. Юного короля сопровождали прево Симон Морье и группа эшевенов, которые несли над его головой голубой балдахин, украшенный французскими геральдическими лилиями. Все правительственные чиновники собрались поприветствовать короля, одетые в свои красочные красные и синие государственные мантии, во главе с Филиппом де Морвилье, первым президентом Парламента[376].

Каждый торжественный въезд в город сопровождался экстравагантными зрелищами, призванными произвести впечатление на короля и убедить его в преданности подданных и побудить к благосклонному отношению к ним. Часто за этими зрелищами скрывалось откровенно политическое послание, но в данном случае оно, как ни странно, отсутствовало. Возможно, в знак уважения к возрасту короля горожане, организовавшие и оплатившие шествие, выбрали в качестве темы развлечение, а не пропаганду. Поэтому процессию короля возглавляли Девять Достойных[377], величайших воинов, которых когда-либо знал мир, хотя в нее также входил несчастный Гийом ле Берже, связанный веревкой "как вор", который должен был быть казнен в конце дня путем утопления в Сене. В разных местах по пути следования короля развлекали спектаклями, в которых были русалки, дикие люди и охота на оленя, а также анимированный герб Парижа (корабль с тремя людьми, символизирующими Церковь, Университет и горожан), мученичество Сен-Дени и сцены на библейские сюжеты.

Единственный откровенно политический спектакль был поставлен перед Шатле, резиденцией прево Парижа. Он не была оплачен из муниципальных средств, что позволяет предположить, что ее организовал и спонсировал Симон Морье, возможно, действуя от имени Большого Совета, одним из ведущих членов которого он был. Сцена представляла собой анимированное изображение договора в Труа: мальчик примерно возраста Генриха, одетый в одежду расшитую геральдическими лилиями с двойной короной на голове, поддерживаемый с одной стороны герцогом Бургундским и графом Неверским, а с другой — герцогом Бедфордом и графами Уориком и Солсбери, каждый из которых вручал ему щит с соответствующими гербами Франции и Англии[378].

16 декабря 1431 года, в третье воскресенье Адвента и через десять дней после своего десятого дня рождения, Генрих VI достиг того, ради чего сражался и умер его отец. Он был коронован и помазан в короли Франции[379].

Часть третья.

Война на истощение

Глава двенадцатая.

Год бедствий

Коронация Генриха VI должна была стать триумфальным моментом в истории Англии и Франции. Никогда прежде две короны не соединялись в одном лице, и никогда больше не соединятся. Однако весь этот эпизод был каким-то нервным, поспешным и неудовлетворительным. Всего за шесть месяцев до этого английский Совет еще предполагал, что церемония состоится, как того требовала традиция, в Реймсе. Вместо этого, поскольку Реймс все еще находился в руках арманьяков, Генрих был коронован в Париже — даже не в Сен-Дени, где Пипин Короткий был коронован Папой Стефаном II в 754 году в присутствии будущего Карла Великого, а в соборе Нотр-Дам.

Почти на каждой стадии процесса коронации англичане умудрялись нанести обиду своим французским подданным. Епископ Парижа был удручен тем, что кардинал Бофорт узурпировал то, что, по его мнению, по праву принадлежало ему в его собственной церкви, короновав короля и отслужив мессу. Каноники были раздосадованы тем, что королевские чиновники не подарили им положенный по обычаю позолоченный кубок, используемый во время службы. Чиновники из муниципалитета, Университета и Парламента были оскорблены тем, что с ними не обращались с достоинством, которого они ожидали на коронационном пиру, и что еще хуже для французов, англичане приготовили еду четырьмя днями ранее, и она была "шокирующей". Традиционные праздничные поединки были малочисленными и не привели к обычной раздаче милостей. Новый король также не дал обычного разрешения на освобождение заключенных и отмену некоторых налогов. Все это были вроде бы мелочи, но они были симптомами более широкого недовольства. Как отметил хронист Монстреле, все, что касалось коронации, было проведено "скорее в соответствии с обычаями Англии, чем Франции". Парижский горожанин заключил, что это "вероятно, потому, что мы не понимаем, что они говорят, а они не понимают нас", но, должно быть, многие считали, что это отсутствие чуткости к французским проблемам было просто высокомерием английского завоевателя[380].

"Английскость" коронации была подчеркнута отсутствием большинства пэров Франции, в частности Филиппа Бургундского. В предшествующие недели парижские власти ежедневно объявляли о его скором прибытии, "но все это делалось только для того, чтобы народ не шумел"[381]. Его неявка стала большим разочарованием для парижан, но особенно для англичан. Союз с герцогом сделал возможным создание английского королевства Франция, поэтому его отсутствие в тот момент, который в буквальном смысле был его пиком, стало важным и очень публичным политическим заявлением. Филипп Бургундский всегда предпочитал иметь пространство для политического маневра. За