Первоначально это были боны, затем товарные ордера, их ещё называли «тоты», а теперь после многочисленных случаев подделки того и другого это была пометка в именной товарной книжке, именуемой «заборной». От слова «забрать». С этой заборной книжкой, состоящей из отрывных талонов, можно было наконец отправиться к прилавкам и совершить покупки. После чего уже кассир магазина срезал талоны на сумму приобретённых покупок.

Но и этим дело не заканчивалось. Ещё один контролёр должен был сверить ассортимент приобретённых товаров с выписанным продавцом чеком и проверить правильность заполнения «заборной книжки». И за всей этой многоступенчатой процедурой бдительно наблюдал сотрудник уголовного розыска. Иногда внедрённый в число работников приёмки, иногда прикреплённый к пункту на какое-то короткое время. Ещё существовала и вовсе секретная часть, которая передавала сведения о покупателях в экономический отдел ОГПУ-НКВД. Перевозку золота с периферии в центр осуществлял фельдъегерский корпус ОГПУ-НКВД.

– Морока, – сказал Соткин Суровцеву, когда они через десять минут встретились на берегу Томи у пристани.

Они оказались почти одинаково одеты. Оба в армейских бриджах, заправленных в качественные, из отличной кожи сапоги. Оба в темных пиджаках поверх светлых рубашек и при кепках, получивших название «восьмиклинка» из-за того, что верх кепи был скроен из восьми клиньев материи.

– Спасибо, Саша, – принимая чемодан, поблагодарил Сергей Георгиевич.

Чемодан, который силач Соткин нёс с лёгкостью, оказался очень тяжёлым.

– Надоело мне это всё хуже горькой редьки, – присев на речном откосе и закурив папиросу, признался Соткин, глядя на недавно освободившуюся ото льда реку.

– Я тебе сколько раз говорил, уходи за кордон, – сказал ему Суровцев.

– Не могу. Да и куда я пойду? Только что в Америку сбежать. На Финляндию я в девятнадцатом году посмотрел. Чего ждать в Европе, мне понятно. В Китай? Поговорил с приехавшими оттуда да на китайцев посмотрел, из которых здесь дивизию формировали, – ещё хуже тоска одолела.

Под «приехавшими оттуда» Александр Александрович подразумевал бывших советских служащих КВЖД, вернувшихся на родину и сразу же высланных в Томск как лица неблагонадёжные. Кстати, они первоначально стали одними из первых, кто понёс в Торгсин валюту и личные сбережения. Китайская же дивизия была сформирована в Томске из китайцев, которых после Гражданской войны было в России столько, что их хватило на несколько крупных военных соединений. Эти воинские соединения вступили в гражданскую войну в Китае на стороне Чан Кайши, главным военным советником у которого был легендарный Василий Блюхер. И, что любопытно, плечом к плечу с китайскими революционерами воевали бывшие белогвардейцы. И что уж совсем не укладывалось в голове – военные советники РККА, находящиеся в тех же рядах, носили белогвардейские погоны. Чтобы не отличаться от других русских. Но это уже другая история.

– А чего сам, по совести говоря, не сдёрнешь отсюда? – спросил Соткин. – Или та же любовная рана свербит?

Прежде Соткин никогда даже не коснулся бы этой темы, но нынешнее одинаково равное, и в сущности бесправное, положение их уравняло. Суровцев, со своей стороны, тоже изменился. Поинтересуйся Соткин прежде его «любовной раной», и он нашёлся бы, что сказать ему в ответ. Теперь же не было ни желания, ни сил говорить на эту тему.

Никаких связей с Асей у него не было. И если во время его работы в артели глухонемых он ещё иногда виделся с ней, то сразу, как стал выезжать в научные экспедиции, по возвращении из них в Томск избегал всяческих встреч с бывшей невестой. И причина была отнюдь не в том что он не испытывал к ней прежних чувств. И совсем не в том, что муж Аси, Павел Железнов, был работником ЧК-ОГПУ-НКВД, что было во всех отношениях опасно. Дело было в самой Асе. Уходить от законного мужа она, как понял Суровцев, не собиралась, а против любовных отношений с замужней женщиной восстала сама цельная личность Суровцева. Делить любимую с кем-то другим он просто не мог. Ещё и упрекал себя в слабости своих чувств.

– Молчите, ваше превосходительство. Да и правда, оно лучше молчать, когда сказать нечего. Генералу Пепеляеву мой привет и поклон… Скажите, чем богат, тем и рад, – кивнув на чемодан с припасами, сказал Соткин.

– Передам.

Суровцев собирался ехать в Омск, чтобы после встречи с Аркадием Пепеляевым отправиться к месту ссылки своего друга генерала Анатолия Пепеляева, у которого истекал десятилетний срок заключения в ярославской тюрьме.

– Расскажи ему, как мы с тобой тут чистку среди чекистов провели. Хотя, ваше превосходительство, надо быть экономными. Не то чтобы мне казённого золота жалко, но нечего червонцами направо-налево бросаться. Пятирублёвки надо использовать. Две-три монетки – и будет с них… И пусть глотки друг другу грызут…

– Нет, – возразил Суровцев, – экономить на личной безопасности мы не будем.

– Как скажешь, – с лёгкостью согласился Соткин. – А ещё скажи по совести, ты веришь, что это золото ещё потребуется для дела? Нет, не для того, чтобы чекистские грядки прополоть! А для большого дела?

– Нет, конечно.

– Спасибо, что правду сказал. Я тоже не верю. А ещё вот что я думаю… Нас с тобой рано или поздно за задницу возьмут. Вопрос только времени. Я хочу в тюрьму сесть, если почувствую, что чекисты ко мне руки потянули. Я с блатными в последние годы много якшался и должен тебе сказать, что среди них есть очень и очень умные головы.

– Кто бы сомневался.

– Так вот что они говорят… За колючей проволокой сейчас нужда в образованных… Грамотеи в тюрьме понадобились. Говорят, я бы, при моём характере, там сразу через бригадирство в учётчики, из учётчиков в нормировщики… Словом, в гору пошёл бы… И через месяц, глядишь, где-нибудь уже в производственном отделе сидел бы. А то и как вольнонаёмный в отделе снабжения…

Сама мысль о том, что в тюрьме можно теперь сделать карьеру, показалась Суровцеву чудовищной. Он с недоумением смотрел на Соткина, точно хотел понять: не шутит ли он? Но, уже неплохо зная характер товарища, понял, что это – очередной пример его оригинального мышления. Позже сказали бы «нестандартного мышления»… И оно, это мышление, ещё имело и многовековую традицию, которая в жизни многих народов воплотилась в афористичную истину о том, что проще всего спрятать труп на кладбище. В тюрьме, наверное, можно было спрятаться от расстрела. А ещё, понял он, направление мыслей друга и товарища совпадает с потоком его собственных размышлений.

– Ты прав, – согласился генерал, – мы, действительно, не можем гарантированно уберечься от арестов. В этой связи имей в виду, что если сложится совсем безнадёжная ситуация, ты можешь сказать на допросе обо мне. Это первое. Второе – это то, что смело укажи два подземелья, где, по твоим сведениям, я складировал золото. Это, скажешь, старый подземный ход от бывшей городской управы к Университетской роще. И подземелье, вход в которое находится в подвале дома купца Ненашева.

– Ну хорошо. Допустим, сказал. А ты что будешь говорить?