— А кому нравится? Мне? Короче, так. Ты отдыхай пока. Неделю я протяну. День-два они меня поищут…

— Ты жену предупредил?

— Обижаешь! Все чики-чики. Дети дома, и так далее. Ты только не волнуйся. Ты думай. Ты же у нас голова или кто?

Неожиданно для себя Пашков сказал:

— Мне сегодня было неспокойно.

— Ну все! Теперь ты у нас еще и ясновидящий. Крандец! Нам теперь никакой зверь не страшен.

— Высказался? — зло спросил Пашков.

— Высказался, не обижайся. На самом деле я тебе благодарен. Правда. Плакать давай не будем, но я тебе многим обязан.

— Угу. Мне кажется, эти типы взялись за нас всерьез. Ты не прикидывал, кого еще, кроме тебя, они могли зацепить?

— Ну а то! Всю тройку. Канал старый. Зря мы тогда все не обрубили.

Пашков отмахнулся зажженной сигаретой, как бы отметая давний спор. Дело, мол, прошлое, и нечего о нем говорить. Весной минувшего года Матвей действительно настаивал на том, чтобы, по его собственному выражению, обрубить концы вчистую, имея в виду физическое устранение тезки героя Гражданской войны. Пашков тогда настоял на бескровном варианте решения конфликта. Он счел, что достаточно одной демонстрации возможностей. В конце концов, именно так поступают страны, которые принято называть великими или ядерными державами. Они слегка погромыхивают имеющимся на их вооружении ядерным оружием, и все понимают, что такое оружие как реальная опасность существует и нет смысла доводить разногласия до такой степени, чтобы испытывать его разрушительную мощь на себе. Урки, вышедшие тогда на Матвея и его московскую группу, тоже не дураки, и показательная смерть предателя должна была произвести на них впечатление, что она была замаскирована под несчастный случай. В то же время никто из урок не пострадал, так что всякие соображения вроде кровной мести с их стороны не могли иметь основания. Расклад выглядел вполне разумным и должен был послужить предлогом для компромисса, выражающегося в нейтралитете. С одной стороны, те убедились, что тут крови не боятся, а с другой — не кровожадны. Самое интересное, что долгое время это неозвученное соглашение действовало и были все основания считать, что так и будет.

Теперь Пашков видел, что ошибся. Враги… Муха этот и прочие с ним просто затаились в ожидании своего часа. А может быть, ничего серьезного и не произошло? Может, они просто хотят сквитаться за тот страх, который сами пережили несколько месяцев назад? Если бы они ставили перед собой иные цели, то действовали бы иначе. По крайней мере, он сам не стал бы выбирать такую тактику. Не самую, на его взгляд, удачную.

И был еще один фактор, который на тот момент Пашков не осознавал, хотя в значительной степени находился под его впечатлением. К концу разговора с Улейкиной, который так внезапно прервал Матвей, он вдруг почувствовал долгожданный творческий азарт, кураж, без которого мучился последнее время. Конечно, была операция с самолетом, забитым чеченскими миллионами, которой он с самой осени отдавал все силы. Почти каждую ночь, не говоря уже о днях, он прокручивал в голове все детали предстоящей операции. Сотни и тысячи часов ушли на ее подготовку. Если бы та же Улейкина знала, что это он автор этого романа, то… Представив ее реакцию Пашков едва сдержал высокомерную улыбку. Да, этим произведением он может гордиться по праву. Пусть за него никогда не дадут престижную литературную премию, но это настоящий шедевр. Для его исполнения мало быть талантливым. Мало. (Слово «гений», адресованное к себе, он даже не упоминал. Все же это из лексикона эпитафий.)

— Ладно. Действуй, — сказал он. — Только осторожно. Без всяких там…

— Будь спок! — быстро проговорил Матвей и достал из кармана сотовый телефон. — Возьми-ка. А то вдруг тебя срочно нужно будет найти, а ты опять с дамочкой. Ты извинись перед ней — некрасиво получилось.

— Да это был деловой разговор! — возмутился Пашков, повышенным тоном отстаивая свою нравственность.

— Ага. Вот и возьми. Вдруг у нас с тобой тоже будет деловой разговор, — сказал Матвей и подмигнул, как бы отметая определение «деловой».

— Спасибо, — буркнул Пашков, забирая телефон в кожаном футляре и вертя его в руках.

— А хорошо тут у вас, — вдруг проговорил Матвей и огляделся. — Дорожки, елочки, снежок падает. Я бы тоже не отказался тут недельку отдохнуть. Гуляли бы с тобой под ручку, как шерочка с машерочкой. За жизнь разговаривали. Камин тут есть?

— Нет.

— Зря. Как хорошо прийти с морозца, принять стопочку и сидеть себе у огня и пятки сушить! Слушай, интересно же, наверное, а? Писатели кругом, разговоры о возвышенном. О литературе.

— Наверное. Только я не люблю самодеятельности.

— Не понял!

— В основном всех сейчас интересуют деньги. Где бы напечататься да сколько платят.

— Тогда опять не понял. Тебе-то это зачем? Ну я имею в виду зачем ты сюда приехал? Кроме того, конечно, что просто отдохнуть. Ты весь этот санаторий вместе со всеми потрохами можешь купить.

— Долго объяснять.

— Не для тупых. Понял.

— Да при чем тут «для тупых»! Просто… Даже не знаю, как тебе и сказать-то. Пообщаться, что ли.

— Брось! Я не обиделся. Я же знаю, что у тебя талант. Кому это не знать, как не мне, сам посуди. А таланту нужно в голове покой иметь. Спокойствие. Я помню. Болдинская осень, и все такое. В школе проходил. Мне, например, всегда было интересно, как это люди так много писать умудряются. И причем один хорошо пишет, интересно, а второй такое занудство разведет, что хоть на стенку лезь.

— Не знаю. Как-то так получается. Слушай, а тебе не пора уже?

— Погоди! Пора — не пора… Успею. Вот ты стихи писать умеешь?

— Нет. Срифмовать несколько строчек могу, размер подобрать, но чтобы настоящие стихи — не могу.

— Вот видишь! И я не могу. Тогда почему так получается, что Пушкин или Высоцкий могли, а мы с тобой — никак? Вот что меня удивляет! А ведь целый институт есть, который каждый год и писателей, и поэтов выпускает. Где они?

— Есть еще критики, режиссеры, сценаристы и много кого. Слушай, Мить, отстань, а? Чего это на тебя нашло?

— Место, наверное, действует. А вообще-то, я давно хотел тебя спросить. Да все как-то не получалось. Прикоснуться, так сказать. А то занимаемся таким делом, что и подумать-то некогда. Тебя вот как — не жмет это? Можно сказать, небожитель, служитель муз — и вдруг занялся таким ремеслом.

Теперь было видно, что Матвей его подначивает, смеется над ним. Пашков махнул рукой и сказал, выходя из машины:

— Потом это обсудим. Вот вернусь в Москву и обсудим.

— Ага. — Матвей почти лег на оба сиденья и смотрел на Пашкова снизу вверх. — Знаешь, я тут тебе такую дачку присмотрел — пальчики оближешь. Тишина, сосновый лес. Сиди себе и пиши.

Этим утром значительная часть москвичей выглядели помятыми и несвежими. Несмотря на напряженный личный бюджет, многие не изменили традиции и отпраздновали старый Новый год, правда не так богато и бурно, как Новый год по новому календарю. Кроме стесненности в средствах повлияло и то, что день после праздничной ночи был будний, рабочий день, а ситуация у многих такова, что появляться на работе с похмелья означало риск оказаться безработным.