Наступил день отъезда. Ребята собирались в клубе, а я побежал в городок, по так хорошо выученному за это время маршруту штабного посыльного. Мне хотелось попрощаться с некоторыми из моих командиров. С Жилой, с начхимом Дубченко, с нашим начальником клуба Мелешко, с командиром взвода Фаридовым, с комсомольцем Голубковым, с парторгом Фоменко. Обязательно надо было забежать к Дьяконовым. А еще я хотел зайти к заместителю командира полка, подполковнику Андрееву. Ребята, кстати, этого моего желания не поняли. Все-таки Андреев сильно гонял нашу «гоп-компанию».

Андреев сам открыл дверь. Он был одет в традиционную домашнюю одежду офицера советской армии, в тренировочный костюм. Но – в идеальном состоянии, без растянутых коленок.

– Здравствуйте, товарищ полковник! Вот, зашел попрощаться и сказать «спасибо».

Он как-то странно на меня смотрел и по своей привычке «жевал губами», от чего его усы смешно двигались вверх-вниз.

– И тебе спасибо, Андрей, – наконец сказал он. И добавил нечто неожиданное: – Знаешь, это – первый раз, когда увольняющийся пришел ко мне попрощаться!

Я не нашелся, что ему ответить, потому что несмотря на предвкушение самого главного, самого ожидаемого события в моей армейской жизни события мне почему-то стало очень грустно.

Я так и не понял (хотя это и не моего ума дело, конечно!), зачем Господь решил выхватить меня из московской размеренной жизни и окунуть на два года в этот театр абсурда. За прошедшее время произошло много различных событий, которые можно было назвать как угодно, но только не работой по повышению уровня безопасности родины! Моя армейская служба этому определению явно не соответствовала. Уходя от Андреева, я подумал, что, возможно, все это было для того, чтобы я встретил за короткий промежуток времени столько разных, отличных друг от друга людей. И пусть это высокопарно прозвучит – узнал цену искренней дружбы, не отягощенной меркантильными, карьерными или какими бы то ни было другими интересами, из которых состоит жизнь взрослого человека. Хотя какой я тогда был взрослый! Фоменко дома я не застал и очень расстроился.

Вернувшись в клуб, я увидел картину, поставившую жирную точку на этом живописном полотне. Мои друзья сидели в разных углах пустого зрительного зала и вытирали слезы своим подружкам-поклонницам, обещая им писать не реже, чем раз в неделю. Занавес был закрыт, поэтому в зале царил полумрак. А на ярко освещенной сцене, с сигаретой в зубах, сидел секретарь партийной организации полка майор Фоменко. Он играл на фортепиано. Играл одновременно что-то и очень трогательное, и лирическое, и несерьезное. Парторг устраивал нам настоящие проводы.

– А, Андрюха! – приветствовал он меня. – А ты чего с девчонками не прощаешься?

– Так я к вам ходил, домой, – сказал я.

– А меня дома нет, – глубоко вздохнул парторг, выпустив струйку дыма. – Я – тут…

В самый последний момент Траповский вспомнил, что забыл забрать порох. «Порохом» мы называли спрессованные трубочки, напоминающие макаронины. Связки таких макарон находились внутри снарядов. Откуда мы их брали, а главное – зачем, я уже даже и не помню, но под сценой у нас скопилось штук шесть таких вязанок, что с точки зрения противопожарной безопасности было вопиющим нарушением. Увидев это, Фоменко только покачал головой и заиграл что-то бравурное и маршеобразное.

Он пошел провожать нас до остановки. Вместе с Тедешей, Сыргу, молодыми коростеньцами, целой группой «шарануц» и, конечно, девчонками. Когда мы погрузились в автобус, Алан что-то крикнул – нам было не слышно, что именно, – и выстроившиеся в шеренгу ребята взяли под козырек. И майор Фоменко тоже. Вот таким получилось наше расставание с Кутаиси.

Столь высокий нравственный градус за время путешествия, конечно, снизился. Веселье и ожидание встречи с домом взяли свое, пир горой продолжался всю дорогу. Только Хорек выбивался из колеи, молчал и, что было самым странным, ничего не ел. Уже в Житомире ребята мне объяснили, что Хорек, оказывается, все-таки устроил себе прощальный вечер. Но, в процессе близкого общения с какой-то, не слишком притязательной особой, подхватил неприятных попутчиков, которых обнаружил только в поезде. По приезде домой он первым делом залил себе всю паховую область дихлофосом и, конечно, сжег всю кожу! Воистину, в жизни иногда происходят вещи, которые трудно придумать, даже обладая самой смелой фантазией.

В Житомире я пробыл пять дней. Олег, который встречал нас на автовокзале, уже купил мне билеты до Москвы. Жил я у него и у Игоря по очереди. «Мед-пиво пил, по усам текло», все было, как положено. И, конечно, я опять потерял очки…

Дома, 22 декабря, меня встречал Илюха. Брат и наши общие друзья приехали на Киевский вокзал и помогли мне добраться до дома. Хотя это было и согласовано заранее, я не мог не отметить, как кстати пришлось их появление – ехать через всю Москву без очков было не очень удобно.

Когда я открыл дверь (Илюха дал мне ключ) мама убирала пылесосом коридор. Она обернулась на звук открывавшейся двери, увидела меня, помолчала несколько секунд и спросила:

– А где очки? – И сама же ответила, почему-то на украинский манер. – Сгубив!

Вот так я и вернулся.

А через два года моя мама погибла. И теперь я думаю, что мог бы приехать домой на целый месяц раньше. Не знаю, имеет ли это теперь какое-либо значение.

А еще через два года я встретил свою жену! Мы вместе уже больше двадцати лет. У нас четверо детей, восемь котов и восемь собак. С моими армейскими друзьями я общаюсь до сих пор. Хотя, конечно, это получается гораздо реже, чем раньше. Ведь теперь мы живем в трех разных странах, а двадцать пять лет назад страна у нас была общая, а у нас перед ней были общие «священный долг и почетная обязанность»…