Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тосканец взял ятаган и приготовился резать львицу, когда снаружи раздался выстрел, за которым последовало несколько других.
— Выстрелы? — спросил побледневший граф и прижал Афзу к своей груди.
— Нет! — воскликнул Хасси. — Это не ружья франджи, это наши алжирские ружья — я не могу ошибиться.
— Значит, идут нам на помощь? — закричал тосканец. — Они сражаются со зверями. Побежим и мы помочь этим добрым людям. Ко мне, Хасси! Сюда, Ару! Берите все ружья и пистолеты. Я тоже хочу участвовать в бойне львов, гиен и этих шумных шакалов, черт их побери!
— Я пойду также, — воскликнул граф, — на что-нибудь и я пригожусь.
— В таком случае вперед, друг! — ответил Энрике. — Звезда Атласа поможет тебе!
Пока происходил этот разговор, выстрелы снаружи продолжались, а с ними рев, улюлюканье и отчаянные крики.
Вероятно, осаждающие звери чувствовали себя не особенно хорошо под градом пуль, уничтожавших их.
В одно мгновение Энрике, Ару, марабут и Хасси взбежали по лестнице и выскочили из гробницы. У каждого из них было по два ружья и по паре двуствольных пистолетов.
Звери оставили развалины и столпились около ключа, испуская все более ужасный рев.
В трехстах шагах от них стоял караван из сорока навьюченных верблюдов и дюжины лошадей.
Несколько человек, в больших темных плащах и тюрбанах, спешились и, прячась за кустарником, стреляли в животных из ружей и пистолетов.
— Это бедуины! — закричал Хасси, узнав их по темным плащам. — Надеюсь, мы спасены.
— Бедуины или туареги, все равно, — ответил Энрике. — Во всяком случае, это не спаги бездельника Бассо, и мы поможем этим храбрецам. Дайте залп, друзья!
Четыре выстрела грянули после этих слов, а за ними еще четыре.
Бедуины, услышав выстрелы, остановились, боясь, что имеют дело с разбойниками, желающими разграбить караван. Но заметив, что эти выросшие из-под земли люди направляют свои выстрелы не в них, а в сторону ключа, снова принялись за дело.
Звери, находясь между двух огней, испуганные потерями своих собратьев, которых без промаха убивали бедуины, решились наконец покинуть поле битвы. Они соединились в длинную колонну и в бешеном бегстве пронеслись перед караваном, провожаемые последним залпом, положившим еще нескольких из них, и с фантастической быстротой исчезли по направлению к югу.
— Счастливого пути! — закричал Энрике, пуская им вдогонку последнюю пулю.
После прекращения стрельбы один из бедуинов направился к развалинам куббы, держа свое ружье дулом кверху, чтобы показать добрые намерения.
В пяти шагах от Энрике он остановился и произнес обычное приветствие:
— Салам-алейкум.
— Да сохранит Аллах тебя и твоих верблюдов, — ответил марабут. Вдруг он сделал удивленный жест.
— Я тебя знаю, — сказал он бедуину, который был высокого роста, худой, как все сыны пустыни, смуглый и с маленькими, горящими как уголь глазами. — Ты аль-Мадар?
— А ты Мулей-Хари? — спросил бедуин. — Я привез тебе партию оружия два месяца тому назад по поручению предводителя сенусси. Что случилось с твоей куббой? Свалилась тебе на голову?
— Купол был слишком стар и развалился.
— Сенусси должны выстроить тебе более прочную, — сказал бедуин, — и проходящие караваны будут участвовать в расходах. Я об этом подумаю.
В эту минуту показался граф под руку с Афзой. Увидев белого человека, европейское происхождение которого, так же как Энрике, было ему ясно, бедуин вздрогнул, и в глазах его что-то блеснуло.
— Могу ли предложить вам гостеприимство в моем лагере? — спросил он с известным благородством. — Мои люди уже ставят палатки и готовят ужин.
— Мы принимаем твое гостеприимство, — ответил Энрике. — Не в первый раз сыны пустыни принимают у себя кафиров[28].
— Все мы дети Аллаха, — серьезно проговорил Мулей-Хари. Хасси тоже приблизился к бедуину, и последний, узнав в нем
мавра, ответил на его поклон.
— Куда ты направляешься? — спросил Хасси.
— К кабильским деревням на Атласе, продавать товар. У меня много драгоценных тканей, доверенных мне купцом из Константины.
— Сколько у тебя людей?
— Человек тридцать, хорошо вооруженных и, как ты сам видел, очень храбрых. Не боятся и львов.
— Можешь ли уступить мне, за назначенную тобой самим цену, пару верблюдов и несколько лошадей?
— Для тебя или для кафиров?
— Кафиры — мои друзья и пользуются покровительством могущественных сенусси, они едут со мной на Атлас.
— Мы сговоримся, — ответил аль-Мадар, — пойдем в лагерь и прими мое гостеприимство.
Хасси аль-Биак с товарищами оставили развалины и, предшествуемые бедуином, направились к каравану.
Погонщики верблюдов в это время развьючили своих животных, расставили палатки и зажгли огни, чтобы отгонять диких зверей, хотя после такой передряги вряд ли можно было бояться их возвращения.
Бедуины, которых было человек тридцать, любезно встретили своих гостей, что обычно в их нравах, хотя в душе они настоящие разбойники, при случае всегда готовые ограбить спускающихся с гор кабилов и разрушить дуар живущих в пустыне мавров.
Аль-Мадар ввел гостей в самую большую палатку, окруженную тюками материи, образовавшими как бы траншею, и велел постлать на пол старый ковер и разноцветные циновки, которые должны были служить столом и скатертью.
— Вы в вашем собственном доме, — сказал он с деланной вежливостью, которая, однако, не успокаивала Энрике, — как собака палку любил он этих жителей пустыни.
Два раба-негра, атлетически сложенные, почти голые, принесли глиняное блюдо, полное какого-то варева, в котором плавали финики, сушеные абрикосы, бобы и ячмень, но которое все же аппетитно пахло.
Аль-Мадар велел раздать всем железные ложки и поломанные вилки.
— Надо ловить куски в этом супе, — сказал Энрике, — нет ли там еще какой-нибудь змеи? Начни ты, Мулей-Хари, ты ведь умеешь обращаться с гадами.
— Это блюдо вкуснее, чем ты думаешь, — сказал уже попробовавший его Хасси. — Можешь есть без страха вытащить какую-нибудь кобру.
Бедуин вышел, чтобы дать им спокойно поесть и побеседовать. Скоро они опорожнили блюдо.
Кушанье было недурно, но слишком сладко и пряно.
Последовало великолепно зажаренное, с хрустящей кожицей, баранье жаркое, с лепешками, заменявшими хлеб; затем рабы подали превкусный кофе и предложили трубки.
— Любезный этот бедуин, хотя у него разбойничья рожа, — сказал Энрике, беря трубку и растягиваясь на ковре. — Очень гостеприимны эти воры.