Я изучаю фотокопии, для чего приходится взять лупу. Многие абзацы имеют отношение к Генри: прочитанные им лекции, объявления о выходе его новых книг, сообщение «Придворного циркуляра» о пожаловании ему рыцарского звания. Во всем этом для меня нет ничего нового. Последняя вырезка рассказывает о появлении в мировом суде человека по имени Герберт Эдвард Хейфорд Брюэр, двадцати семи лет, проживающего в Палмерстоун-Билдингс, район Юстон, которого обвиняли в нападении на мистера Сэмюэла Хендерсона на Гоуэр-стрит. Брюэр был признан виновным и отправлен в тюрьму, но ненадолго. Вне всякого сомнения, он провел бы за решеткой много лет, если бы кого-то ограбил — англичане всегда ценили собственность выше жизни и здоровья человека.

Это очень полезная для меня информация, и рано или поздно я сам бы ее нашел, и поэтому я тут же пишу ответное письмо Дженет Форсайт, благодарю за вырезки, соглашаюсь насчет того, кто был отцом ее бабушки, но умалчиваю о пятиконечной броши или о своих восторгах по поводу генеалогического древа. Присланную фотографию я кладу в одну из папок с материалами о Генри. Их теперь пять, обозначенных «Работа», «Королевская семья», «Личное», «Дети и потомки» и «Брак и разное». Материал, присланный Дженет, отправляется в «Личное», хотя я колеблюсь, не место ли ему в последней папке, потому что героическое спасение бедняги Сэмюэла в конечном итоге привело к женитьбе Генри.

Я несу письмо на почту, и Джуд идет со мной. Дорога в сотню ярдов превращается в прогулку. Джуд снова хорошо выглядит, хотя все еще очень худа; талия у нее такая же тонкая, как у Оливии Бато на портрете, только с той разницей, что Оливия носила корсет. Разумеется, на улицах полно женщин с детьми, чернокожих, белых и азиатской внешности, везущих своих чад в прогулочных колясках или несущих в сумках-кенгуру на груди. А одна даже со старомодной коляской, из которой выглядывает круглое розовое личико младенца, окруженное пеной кружев и оборок. Я не прочь рассказать Джуд, что Генри считал своих детей помехой, полагал, что они стоят на пути великих начинаний (кажется, это слова Бэкона). У меня такое же ощущение — до известной степени.

Мы заходим в магазин диетических продуктов, и Джуд покупает фолиевую кислоту, мультивитамины, гингко билобу, эхинацею и зверобой. Она привыкла вести здоровый образ жизни, готовясь к родам, а теперь точно так же готовится к зачатию. Дважды в неделю жена выполняет комплекс упражнений по системе Александера и посещает травника. Мы возвращаемся на Гамильтон-террас через Аберкорн-плейс, рассуждая о растительных препаратах, якобы способных предупредить выкидыши — вернее, рассуждает Джуд, а я слушаю. Я говорю, что вреда от них не будет, но лучше, наверное, посоветоваться с врачом, а потом мы сворачиваем и останавливаемся рядом с Эйнсуорт-Хаусом, переименованным (глупо) в Хорайзон-Вью, и смотрим на окна миллионера и на крытый проход, где витражное стекло заменили на более прозрачное и яркое.

Палисадник изобилует цветами, похожими на те, что высаживают в кадках уже цветущими. Их цвет гармонирует с крышей прохода — видимо, это сделали намеренно. Все окна закрыты, хотя день жаркий; вне всякого сомнения, миллионер поставил систему кондиционирования воздуха. Занавески внутри украшены шелковыми, бархатными и кружевными фестонами. Внутри почти ничего не разглядеть. Когда я в последний раз смотрел на дом, то видел печальную женщину азиатской внешности в окне комнаты, которая раньше была кабинетом Генри, но сегодня там никого нет.

Мне отчаянно хочется, чтобы Джуд что-нибудь сказала, как-то прокомментировала дом Генри и произошедшие с ним перемены. Чтобы спросила, что было в этой комнате или кто спал в той — что угодно, кроме разговоров о детях и ее перспективах иметь ребенка. Но она молчит, только берет меня под руку и тянет к себе. Я склоняюсь и целую ее, прямо на улице перед домом своего прадеда.

Сегодня в Палате лордов продолжается дискуссия по поправкам, внесенным на стадии доклада. Лорд Мэйхью, бывший генеральный прокурор, предлагает, чтобы вопросы о правах наследственных пэров были переданы в Комиссию по привилегиям.

Я выступаю с краткой репликой, более или менее повторяющей слова лорда Гудхарта, что это будет просто потерей времени. Всем известна цель законопроекта, и каков будет конечный результат — избавиться от нас, как от анахронизма и «белых слонов»[38]. В ответ я слышу одобрительные возгласы, особенно после фразы о белых слонах.

Но лорд Мэйхью настаивает на голосовании и добивается принятия поправки. После этого мы продолжаем обсуждение, на этот раз Союзный договор и фундаментальный (вероятно) его принцип, гарантирующий Шотландии определенное представительство. Предлагается, чтобы этим тоже занялась Комиссия по привилегиям — уловка, испытывающая терпение баронессы Джей, лидера палаты. Очередное голосование неминуемо, и сторонники Комиссии по привилегиям снова побеждают. На этом обсуждение законопроекта прерывается до окончания длинных летних каникул. Мы вернемся к нему где-то в октябре, а пока все наследственные пэры останутся на своих местах.

Сегодня 27 июля, и в четверг парламент закрывается. Члены лейбористской партии, вынужденные подчиняться строгой дисциплине, ждут не дождутся каникул — и я тоже. Мы с Джуд отправляемся в Тироль по пешеходному маршруту, а потом — на неделю на один из греческих островов. Наш отдых запланирован задолго до выкидыша, и теперь Джуд притворяется, что хочет поехать, но на самом деле желания у нее нет. Я знаю.

Мы улетаем сегодня. Рейс отправляется ранним вечером, и мы уже собрались. Но незадолго до приезда такси почтальон приносит два письма: одно от Вероники Крофт-Джонс, а другое — с вложенным генеалогическим древом, хотя я и не просил его присылать — от Дженет Форсайт. Вероника, с которой я, конечно, так и не встретился, пишет, что из объяснений сына поняла, что я хочу поговорить с ней о семье. В сентябре она приедет навестить Дэвида, Джорджи и Галахада и будет рада договориться о встрече. В любом случае мы такие близкие родственники и должны познакомиться поближе. Подписывается она так: «Ваша любящая кузина Вероника».

Письмо я оставляю, а генеалогическое древо по какой-то причине сую в карман. Приезжает такси, и мы отправляемся в Хитроу. Когда наш самолет пролетает над какими-то горами, я достаю генеалогическое древо. Это довольно занятное изображение, не таблица, а настоящее дерево с ветвями и тонкими побегами, коричневое с зеленым, только перевернутое, потому что ствол должен располагаться вверху. Каждый мужчина обведен рамкой в форме листочка, а каждая женщина — в форме яблока. Джуд заглядывает мне чрез плечо и бесстрастным голосом выражает свое презрение. Поначалу я не вижу знакомых имен. Затем замечаю Джемайму Энн Эшворт и Леонарда Доусона. Их дочь Мэри (или дочь Генри) тоже здесь, вместе с другими детьми, отцом которых точно был Лен Доусон, а на маленькой изогнутой веточке, отходящей от Лауры Мэри Кимбелл и Роберта Артура Кимбелла, — сама Дженет Форсайт с мужем и сыном Деймоном. У Джимми Эшворт, похоже, не было братьев и сестер, зато у Лена Доусона их не меньше одиннадцати, не считая двух сводных братьев и двух сводных сестер, родившихся после того, как умер его отец, а мать — вероятно, не мыслившая своей жизни без тяжелой работы — снова вышла замуж. Ничего интересного для себя я не нахожу и поэтому прячу листок, аккуратно его сложив, в дорожную сумку, которую взял с собой в самолет.