пригласили к венгерскому консулу, желавшему знать, точно ли я жду этих двух дам, и должен ли он послать им визы, которые они запрашивают. «Ни в коем случае! – вскричал я в ужасе, – Это сумасшедшая, которая преследует меня письмами уже несколько лет, принимая меня за другого!»

Маленькое последствие большой катастрофы: понадобилась всего-навсего мировая война, чтобы оградить меня от приезда Фатимы и ее матери!

* * *

Парижское метро, ставшее во время войны единственным видом транспорта, часто оказывалось местом неожиданных встреч. Так я неожиданно увидел среди густой толпы моего аргентинского друга, которого уже много лет как потерял из виду. Марсело Фернандес Анчорена представил меня своей жене, бывшей с ним, и пригласил нас с Ириной завтракать. Они недавно поселились на авеню Фош.

Надо сказать, что супруги Анчорена были не похожи друг на друга. Хортенсия была живой и веселой, она много и звонко смеялась. Марсело – весь в полутонах. Он чаще всего молчал, а говорил с легким сомнением, словно подыскивал точные слова для выражения тонкой мысли; его голос звучал немного глухо. Она лучилась энергией, он – сплошная тайна. Их жилище отражало характер обоих. «Я хотела жить как на сцене, среди театрального декора», – сказала мадам Анчорена. Она полностью осуществила свое желание. В занавесе, поднимавшемся перед началом пьесы, не было нужды. Три грации, украшавшие двери, расступались, пропуская актеров; либо актеры появлялись на балконе или на одной из лестниц с белыми балясинами и перилами из черного бархата. Пьеро и Коломбина, улыбавшиеся на ширме Кристиана Берара, оживали, чтобы под звуки мелодии «Под лунным светом» сыграть легкую и грустную пьеску.

Создателей этого декора звали: Андре Барсак, Жан Кокто, Пикассо, Брак, Тушаг, Матисс, Дюфи, Кристиан Берар, Джорджио Кирико, Жан Ануй, Леонор Фини, Люсьен Куто… Пожалуй, довольно. Андре Барсак, теперь директор «Ателье», создал всю причудливую архитектонику интерьера. Он также предложил эскиз росписей, где повсюду, поскольку шла война, был нарисован голубь мира.

В будуаре Хортенсии была дверь из венецианского стекла, расписанная по мотивам балета «Ночные девы» Жана Ануя. Композицию, похожую на страницу старинного манускрипта, создала художница Леонор Фини, автор костюмов кошек. Ануй написал там своей рукой либретто балета, а Жан Франсе – несколько нотных строчек. Но самым удивительным предметом в этом удивительном доме был, несомненно, рояль, расписанный Жаном Кокто. В нем пряталось радио, странное существо, загадочное, как сфинкс. «Это мое дитя», – сказал Кокто. Внутри рояля, под изображением звездного неба он написал в конце посвящения: «Лишь бабочки ночной нам голос слышен…»

В военные зимы, во время перебоев с отоплением, супруги Анчорена принимали друзей в маленькой гостиной, от пола до потолка обитой красным. Я играл там на гитаре под рисунком Пикассо. В той гостиной я встречал мэтров, работавших над оформлением квартиры.

Супруги Анчорена больше всего ценили ум, остроумие, культуру, от кого бы они ни исходили. Они собирали у себя людей, разделенных идеологией, социальным статусом или национальностью, и пытались устанавливать между ними интеллектуальные контакты.

Приходя на авеню Фош, ты оказывался вне времени и реальности, в неком феерическом пространстве. Здесь ценили удовольствия разного рода, но не среднего качества. Главное, чтобы их отличало высокое искусство. Вокруг маленьких круглых столиков, где никогда не бывало более восьми приглашенных, нам предлагались утонченные блюда, так, что мы даже не понимали, где находится дверь в те таинственные места, где они были приготовлены: курица из лангустов, экзотические овощи и десерты. Приправой к тем блюдам служила неожиданность, помогая поддерживать волшебную атмосферу дома.

* * *

Из-за трудностей с продуктами мы часто ели не дома. Обычно – в маленьком ресторане нашего квартала, где меню было достаточно разнообразным, а цены приемлемыми. Когда мы однажды выходили оттуда, позавтракав с одной нашей знакомой, хозяйка отозвала последнюю в сторону и спросила, хорошо ли она знает людей, с которыми завтракала.

– Да, конечно, – ответила наша знакомая.

– Вы уверены?.. Но вы, наверное, не знаете, что этот господин очень известен в нашем квартале… Кажется, это он убил некоего Марата в его ванне! Говорите, что хотите, но я не хотела бы принимать его в своей туалетной комнате.

Наша знакомая с тех пор звала меня не иначе, как Шарлоттой Корде.

В то время я часто посещал бар в «Рице», где встречал друзей. Там я познакомился с Рудольфом Хольцапфель-Вардом, американцем, одним из самых авторитетных в Париже художественных экспертов. Нас сблизила взаимная симпатия, и я впоследствии частенько заглядывал к нему в Отей, где он жил с женой и двумя маленькими сыновьями.

Рудольф был сильной и своеобразной личностью. Совершенно поглощенный искусством, религией и философией, он мало жил в реальности. Мне нравился его образ мышления, хотя у него и существовал культ Жан-Жака Руссо, чему я не сочувствовал. С Рудольфом мы буквально обшаривали Париж в поисках предметов искусства. Ведомый безошибочным чутьем, он обнаруживал шедевры в самых неожиданных местах и совершал находки, ценность которых часто была неизвестна их владельцам.

Когда Соединенные Штаты вступили в войну, Рудольф был арестован вместе с другими американцами. Не без труда удалось освободить его благодаря вмешательству австрийских и немецких коллег, с которыми он сотрудничал до войны.

В эту зиму суровых лишений миссис Кори, вдова «короля стали», давала завтраки в «Рице». Среди обычных сотрапезников были графиня Греффюль, герцоги Шарль и Пьер д’Аренберг, утонченный виконт Ален де Леше, Станислас де Кастеллане и его жена, которых все звали «парочка ланей», графиня Бенуа д’Ази, кроившая себе костюмы из плотных штор.

Миссис Кори была необыкновенно худой и бледной. Она носила конические фетровые шляпки, загнутые спереди и сзади, как треуголка Наполеона. Говорили, что в постные дни она заказывала себе до прихода гостей бифштексы. Те, кто хотел завтракать с вином, должны были приносить его с собой. Так, мы видели, как графиня Греффюль вынимала из черной полотняной хозяйственной сумки изысканное вино папы Климента 1883 года.

В общем, завтраки у миссис Кори иногда напоминали нам кормление животных в зоопарке.

Графиня Греффюль привела на один из завтраков Жана Дюфура и его жену, также ставших нашими друзьями. Жан тогда уже основал «Лионский кредит», директором которого сейчас является. Его энергия и работоспособность и в те времена не имели себе равных. К тому же он обладает редкой способностью возместить целую бессонную ночь четвертью часа сна. Очень общительный по натуре и прекрасный член компании, он при этом самый доброжелательный из друзей. Мы переименовали мадам Дюфур из Сюзанны в «Марию-Антуанетту» по причине ее сходства с французской королевой. Несомненно, поэтому «Марию-Антуанетту», художницу со вкусом