Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все кончилось, и кухня эта стала чужой. Теперь были особенно заметны и треснувшие стены, и поломанный кафель, и старая плита с ржавыми конфорками. Почему-то это особенно бросалось в глаза.
Как она этого не замечала? Боже, какая убогость и грязь. Три, не три, бесполезно. Во-первых, все старое, даже древнее. А во-вторых, Лелька, беспечная ее подруга, все равно все загадит, сколько ни мой. И эта квартира – чужая, темная, сырая, ободранная. Не то что их с мамой – чистота и уют.
Скорее отсюда бежать! Бежать сломя голову! Она не может здесь оставаться. Даже на час. Лелька? Ну как-нибудь. В конце концов, она ей не нянька. Поможет, чем сможет. Но оставаться здесь она больше не станет, пусть привыкает сама. Теперь им всем надо привыкать жить по-другому.
И она уверена – Лельке не хуже, чем ей. Та давно со всем смирилась и почти пережила. Да и потом, у Лельки был выбор. А Юле выбор не предложили. Да и вообще, хуже, чем ей, не бывает.
Юля открыла шкаф и отпрянула, как будто увидела гадюку: в шкафу висели Петины вещи: голубая в полоску рубашка, которую она ему подарила на день рождения. Синий свитер, подаренный на Новый год. Серые брюки – к свадьбе. Его любимая клетчатая фланелевая ковбойка, зимняя куртка, шапка из темно-синей шерсти, любовно связанная Юлей.
Побросала свои вещи в чемодан, кое-как, наплевать – думать о тряпках? Взгляд остановился на новом, купленном к свадьбе платье. Красивое. Вот его она никогда не наденет. Пусть остается здесь, в чужом шкафу. А вот туфли она заберет. Еще чего! Таким дефицитом у советских людей бросаться не принято. Туфли ей пригодятся. Если она будет жить…
Она тряхнула головой. Будет! Назло ему и этой, как ее? А да! Ира Сомова. Впрочем, до нее Юле, брошенной и опозоренной, нет никакого дела.
Чемодан оказался тяжелым.
Вышла в коридор и посмотрела на дверь в Лелькину комнату. Наверняка уснула. Лелька та еще соня.
Может, не стоит будить? Позвонит к обеду и все объяснит. Нет, как-то тревожно.
Осторожно приоткрыла скрипучую дверь. Лелька лежала на боку, без простынки. Ну да, укрываться в такую жару! Огромное пузо с вывороченным пупком, темные реки вен, потемневшие, огромные соски. Худые, разбросанные в стороны руки – некрасивые, кривоватые, похожие на птичьи лапки пальцы. Тощие, словно палки, ноги с вывороченными острыми коленками.
Как же Лельке не повезло. И при такой красавице-матери и королеве бабке Леокадии.
Громко вздохнув, Юля тихо шепнула:
– Лель, ты спишь?
Увидела, как та дернула тощей ногой. Услышала всхлип.
– Я не сплю.
Юля села на край кровати и взяла ее за руку. Рука, как ни странно, была очень холодной, почти ледяной.
– Лель, – прошептала Юля, – прости, но я ухожу. Я не могу здесь оставаться. Надеюсь, ты понимаешь.
Лелька молчала. Юля чувствовала, как напряглась, окаменела ее спина.
– Ты прости меня, а? – повторила она. – Я понимаю, тебе тяжело. Но, Лель, я не могу, понимаешь? Мне здесь трудно дышать. Да и за вещами он наверняка вернется. А встретиться с ним… Нет, не смогу. Просто не выдержу.
Лелька ничего не ответила.
– Да и потом, – судорожно вздохнула Юля, – видеть мою зареванную морду – вряд ли это то, что тебе сейчас нужно. Ты должна смотреть на красивое и думать о хорошем…
Лелька всхлипнула и, не поворачиваясь, проговорила:
– Я все понимаю. Не думай обо мне, думай о себе. Как тебе проще.
– Проще, – усмехнувшись, повторила Юля. – Мне теперь проще никак. Но я выдержу, не сомневайся. Я все переживу.
– Я это знаю, – тихо ответила Лелька. – И не сомневаюсь. Только не пропадай, а?
Юля громко вздохнула.
– О чем ты! Буду звонить. Каждый день. А если начнется, ты тут же дай знать! Слышишь, Лелька? Тут же, я сразу приеду.
Она погладила Лельку по спине. Та дернулась и застыла.
Услышав стук входной двери, Лелька подумала с облегчением: «Какое счастье, что она ушла! Иначе я бы не выдержала смотреть ей в глаза и видеть, как она мучается, как страдает. Как умирает от тоски и любви. Как все еще ждет его и надеется. Я бы не выдержала – это она, Юлька, сильная. А я так, бесхарактерная слабачка! Не выдержала бы и все рассказала. Ой, не дай бог! Как хорошо, что Юлька ушла!»
Мамы не было дома – уже хорошо. Войдя в квартиру и вдохнув родные запахи, Юля почувствовала, что ей стало полегче.
Как хорошо дома. Как-то спокойно. Правда еще предстоит объяснение с мамой. Ну ладно, и это переживем. Что разговор с мамой по сравнению с тем, что в ее жизни случилось.
Юля пошла к себе в комнату, разобрала и повесила в шкаф вещи, вернулась на кухню и открыла холодильник. Конечно, был полный обед: щи, макароны по-флотски, даже кисель – густой, темно-бордовый, наверняка из смородины. «Я хочу есть, – с удивлением подумала она. – Ничего себе, а? У меня случилось такое, а я хочу есть! Меня практически нет, а я глотаю слюну, глядя на миску с макаронами. Мне хочется свежих горячих щей со сметаной и густого, сладкого киселя. Я чудовище? Монстр без сердца, если думаю о еде?»
Она поставила на плиту кастрюльку со щами. По кухне поплыл аппетитный запах. Налила их до краев в любимую тарелку с зелеными горохами по ободку, плюхнула ложку сметаны и поднесла ложку ко рту. Осторожно попробовала губами. Проглотила. И через пару секунд ложку бросила.
Не могу. Противно. Тошнит. И дело тут не в щах – мама готовит прекрасно. Осторожно отпила киселя – то же самое. Не глоталось. Выплюнула в раковину – противно, а кисель она обожала.
Выходит, не монстр и не чудовище.
На ватных ногах добралась до постели и рухнула. Спать, спать. Спать. Такой день, такой вечер, такая ночь. Как она все это выдержала? Понятно, человек существо сильное, подчас сильнее зверя – выдерживает такое, о чем и подумать страшно. А лучше и не думать. Ах, если бы можно было не думать! Вычеркнуть, забыть, начать заново, словно той жизни не было вовсе. Но разве такое бывает?
Проснулась она к вечеру, когда за окном было темно. Спала – уже счастье!
За окном качала ветвями и шелестела листьями огромная липа, разросшаяся до четвертого этажа. Соседи постоянно спорили – спилить или оставить. Кого-то устраивала тень и шелест листвы, а кто-то боялся, что по дереву легко взберется воришка. Да и тень не всегда хорошо – в серой Москве мало солнца.
Но, пока шли споры, липа стояла. Юля ее обожала. Хотя в детстве боялась – просыпаясь по ночам от стука и царапания веток по оконному стеклу. Ей казалось, что злая волшебница Бастинда тянет к ней костлявые и жадные руки. Теперь, в жару, старая липа спасала.
Дверь открылась, и на пороге возникла мама. Стоя в дверном проеме, она изучающе разглядывала дочь.
– Ужинать будешь? Как я поняла, ты не обедала.