— Ястреб! По-моему, только он и спас нас.

Теперь ястреб парил совсем низко. На какое-то мгновение он завис прямо над ними, словно собрался атаковать, а может, просто хотел сказать им на своем ястребином языке: «Что, братцы, сдрейфили? Молите Бога, что принял огонь на себя». А потом плавно, большими кругами начал подниматься все выше и выше. И казалось, не будет предела этой небесной спирали, как не может быть предела ощущению радости полета.

— Кажется, он охраняет нас, — едва заметно улыбнулась Мария. — Неужели ему действительно хотелось спасти?

— Хотел ли — не знаю. Но спас. Так что спасибо тебе, браток, — скупо, по-солдатски поблагодарил его Крамарчук. — Втроем мы как-нибудь продержимся.

— Хорошо хоть не подстрелили.

— Теперь еще по нему пореви. Ястреба ей жалко стало! А то, что рядом бедный сержант Крамарчук чуть Богу душу не отдал, — ей безразлично.

— Птица ведь тоже жалеет нас. Разве ты этого не замечаешь?

Еще около часа они просидели в овраге, внимательно наблюдая за окрестностями села и опушкой леса. Немцы уехали — это точно. Но полицаи могли оставить засаду.

— Перебежками не разучилась? — спросил Крамарчук, в последний раз внимательно осматриваясь. — Пригнувшись, перебегаем оврагом поближе к лесу. Последние сто метров придется по равнине. Я перебегаю, ты прикрываешь. Если все тихо, перебегаешь и ты. Если нет — я прикрою. Отходишь вон туда, через долину, к роще.

— Понятно. Вернуться бы к старухе... Я бы ее «отблагодарила».

— Будь это мужик, я бы его еще тогда пристрелил. Или сегодня же, ночью. Но ведь кто мог подумать, что эта богобоязненная на вид старушка уподобится Иуде?

И на этот раз им тоже повезло. Как только они оказались на опушке за кустарником, от которого начинали свой путь к оврагу, на тропинке, метрах в ста от них неожиданно показались полицаи. Впереди шли трое, Еще двое — чуть позади. Очевидно, из тех, что отстали во время прочесывания леса.

— Куда ж они, падлы, могли подеваться? — донесся дребезжащий басок рослого худющего полицая, идущего последним. — Может, и впрямь где-нибудь в селе прячутся? Надо еще раз обойти окраину, осмотреть погреба, сараи...

— Или бабке со страху что-то примерещилось.

— Какое примерещилось? Весной она уже выдала троих партизан. И тоже, антихристка, сначала приняла, согрела, молоком напоила. Одного даже травами какими-то два дня отпаивала. А потом заявила в полицию.

Крамарчук и Мария многозначительно переглянулись. Вот, значит, в какую ловушку они попали!

~ Оказалось, что один из этих троих вроде бы в милиции до войны работал. И сам вроде бы арестовывал ее сына. Вместе с энкавэдистом. Эти «сталинские соколы» обоих ее мужиков — и мужа, и сына — под кресты загнали. Вот она и мается: между сочувствием и ненавистью. Но когда немцы приказали выделить ей как пострадавшей от коммунистов муки и сала — отказалась. Награду за выданных тоже не приняла.

Полицаи стояли на опушке, курили и не спеша осматривали лес, кусты, в которых притаились Крамарчук и Мария, овраг, из которого они только что выбрались...

— Слушай, старшой, ну-ка глянем, что там в овражке. Немцы вряд ли заглядывали туда, — посоветовал тот, рослый, что брел последним. — Вы зайдите со стороны села, а мы с кумом отсюда, со стороны леса.

Крамарчук и Мария вновь молча переглянулись.

— Как только начну палить, выскакивай — и к лесу... — прошептал Николай. — Не оглядываясь. Тех троих я тоже придержу.

— А потом?

— Потом пойдем цветы собирать, ни любви им, ни передышки, — улыбнулся сержант только для него возможной в этой ситуации беззаботной улыбкой, знакомой Марии еще по доту.

Три полицая, шедшие первыми, образовали цепь и начали не спеша подступать к оврагу. Двое других направились прямо к кустам. Но тоже осторожно, словно подкрадываясь.

— Придется стрелять, — почти прошептал Николай.

Он подпустил их еще шагов на двадцать. Выждал. Нет, пока что не заметили. Наоборот, опустили винтовки и спокойно переговариваются между собой. Вот только пройти мимо кустарника, не наткнувшись на беглецов, почти невозможно.

Эти двое уже совсем близко. Обходят кустарник справа. Крамар-чук, жестикулируя, приказывает Марии: перемещайся влево. Приготовив пистолет, Кристич молча кивает и неслышно, на носках, делает несколько шагов.

— Стоять! — вдруг негромко, но резко приказал Крамарчук полицаям, все еще прячась за кустами.

Каратели замерли.

— Бросай оружие, вояки хреновы! И молча.

Прежде чем выполнить приказание, полицаи очумело посмотрели друг на друга, решая, как поступить.

— Тебе говорят, жердь осиновая, — добавил Крамарчук, высовываясь из-за куста чуть левее Марии.

Рослый полицай робко попытался поднять винтовку, которую до сих пор по-охотничьи держал за приклад, стволом вниз.

— Рук не поднимать! — скомандовал сержант, когда обе винтовки мягко шлепнулись на все еще влажную утреннюю землю. — Махорка имеется?

— Чего? — испуганно спросил тот, что помоложе и поменьше ростом. Длинные рыжеватые волосы делали его похожим то ли на монаха, то ли на семинариста.

— Махорка, говорю. Если есть — закурите. Смотреть только туда: на тех троих. — И сразу же махнул Марии: уходи в лес. А как только она скрылась за крайними деревьями, продолжил: — Так что, хлопцы, свои закурите? Или, может, мне вас табачком угостить? Красноармейским?

— Черти б с тобой перекуривали, — проворчал рослый. — Ну, давай, доставай, чего уж тут, — подтолкнул напарника. — Теперь-то для кого экономишь? Пристрелят — там не покуришь.

— Эй! — крикнул один из тех троих, что уже заглянули в овраг. — Никаких партизан здесь нет! Ноги бьем — сапоги топчем!

— И мы говорим, что нет! — неохотно подтвердил рослый, стоя вполоборота к Крамарчуку и сворачивая самокрутку. — Посидите, хлопцы, покурите, пока курится!

— Чего вы там застряли?!

— Говорю же: курим! Какого тебе?!

Тот, что звал их, крикнул еще что-то — слов Крамарчук не разобрал — и, успокоившись, присел на склоне оврага.

— Ну, и как живется вам здесь, хлопцы, при новом порядке? — вновь, теперь уже довольно миролюбиво заговорил Крамарчук.

— Да, по правде говоря, немножко лучше, чем тебе, по лесам замерзая, — ответил рослый.

— Чего загрызаешься? — предусмотрительно толкнул его локтем «семинарист». — По-разному живется, как и вам. Сейчас любая служба — собачья. Ты что же, из десантников будешь или как?

— Из каких десантников? — не понял Крамарчук.

— Ну, тех, что на парашютах, каких же еще?

— Да не знает он про них, — ехидно заметил длинный. — Кто тебя за язык тянет?