В арабском мире у него были обширнейшие связи. Через филателистов и коллекционеров картин он выходил на родственников влиятельных политиков, высокопоставленных военных, а потом и на них самих.

Слава богу, что попался здесь с израильским паспортом, а то допрашивать его приехали бы еще и все арабские разведки.

Генерал Бродерик не хотел обсуждать приезд сотрудника МОССАДа по телефону и заехал в тюрьму без предупреждения. Когда он нарисовался в дверях, Глой вскочил и покраснел, как мальчишка.

А на экране продолжала крутиться видеозапись знаменитого поединка 1974 года между Мухаммедом Али и Джорджем Форманом в столице Заира Киншасе. Али на экране только что отправил Формана в нокаут, и Глой еле сдерживался, чтобы не захлопать в ладоши, как мальчик.

— Полковник Глой! — зарычал Бродерик. — Чем вы занимаетесь в рабочее время?

— Извините, господин генерал, — начал канючить Глой. — Хотел снять портрет Кальтенбруннера и вернуть Гитлера на место, но вот… Рука сама потянулась к кассете.

— Откуда у вас запрещенная кассета?

— Богом клянусь, случайно. Хотел посмотреть одну секунду, но не смог оторваться. — Глой смотрел в пол, как двоечник.

— Порхаю как бабочка, жалю как пчела?! — издевательски пропел Бродерик куплет Мухаммеда Али.

— Он гениален, — беспомощно развел руками Глой.

— Героя нашли? — заорал Бродерик. — Может, завтра я застану вас с кассетой Мартина Лютера Кинга или Нельсона Манделы? Вы полковник разведки, защищающей режим апартеида, или болельщик черномазого? Кругом враги, страна в красном кольце, ни с кем нет дипломатических отношений, а вы упиваетесь черным боксером? Я прикажу провести служебное расследование по поводу этой кассеты!

— Господин генерал, клянусь, больше не повторится. Не пишите, пожалуйста, рапорт. — Глой опустил голову и перешел на страстный шепот, словно их могли подслушать: — Вы не представляете себе, какое это зрелище! Али за семь раундов пропустил тысячу ударов, Форман пристегнул его к канатам и метелил до посинения. Я думал, ему конец! И тут Али отряхнулся и завалил этого здоровяка в восьмом раунде! Такого королевского нокаута я не помню!

— Полковник Глой, — интонация Бродерика чуточку смягчилась. — Как бы вы ни любили бокс, этот кабинет не должен стать местом нарушения законов ЮАР! Вешайте Гитлера!

Глой побежал к шкафу, вытащил из-за него потрет Гитлера, поменял его местами с Кальтенбруннером и, заискивая, заметил:

— Только с портретом государственного деятеля любая конторка становится важной организацией.

Бродерик сел за его стол, помолчал и наконец спросил:

— Ну что, этот из МОССАДа? Расколол русского?

— Нет, господин полковник, — покачал головой Глой. — Он сначала пытался прикормить его какой-то дрянью, потом пристегнул к детектору лжи, но все без толку.

— Бил?

— Немного. Но не профессионально… Не смог сдержать приступа ярости. Оказалось, что этот еврей — сам бывший русский.

— И хорошо, что он его не расколол, — усмехнулся Бродерик. — Значит, все лавры будут вашими! С завтрашнего дня начинайте серьезно работать с этим Козловым.

— Есть, господин генерал! А… — замялся Глой.

— Вы ведь профессионал, полковник. Бить не означает убить. Как говорят черномазые: «Все, что сломано, делалось без терпения!»

— Не убить, потому что он белый? У нас ведь нет никаких отношений с СССР.

— Потому, что внутри этого русского бесценная информация. И уже понятно, что чистосердечного признания он не сделает. Но если искалечите, будет международный скандал.

Повисла пауза.

— Не поверите, господин генерал, моя собственная дочь недавно заявила, что у нас средние века, что мы дикари… — доверительно сказал Глой.

— Слишком много читает! Заберите книжки да побыстрей отдайте замуж. А то дочитается! Вы хоть знаете, Глой, что настоящее имя вашего любимого Мухаммеда Али — Кассиус Клей, сын Господа Иисуса? — кивнул Бродерик на экран.

— Как это? — удивился Глой.

— А вот так! Он дал интервью, что сын Иисуса променял отца на отчима Мухаммеда потому, что Иисус — белый, белые — расисты, а в исламе все равны, все братья, — иронично пояснил Бродерик.

— В исламе все равны? Отличная шутка! — поддержал его интонацию Глой. — Я и говорю дочери: ты считаешь, что у нас Средневековье, а посмотри на американцев! Вчера сжигали напалмом вьетнамские деревни, а сегодня обвиняют нас в расизме! Каждая буква европейской истории визжит, как свинья на убое! Они думают, все забыли, что они творили в колониях! Но при этом считают себя цивилизованными, а нас варварами! Про русских я уже молчу… только что распустили сталинские лагеря. И тоже учат нас жить!

— Но главное даже не это, а то, что при общем дипломатическом бойкоте на нашей земле плюнуть некуда, одни американцы и европейцы! — возмущенно сказал Бродерик. — Одной рукой шарят по нашим рудникам, а другой рукой прекращают с нами дипломатические отношения из-за того же самого расизма.

— Вот и я говорю… — расчувствовался Глой.

Но Бродерик перебил его:

— Все, полковник, дайте мне дело Козлова и идите. Я приехал написать по нему рапорт начальству.

Глой достал из сейфа толстую папку, услужливо распахнул ее на столе перед Бродериком, протянул ключи:

— Господин генерал, лучше запереться изнутри. Вдруг кто-то случайно зайдет и помешает вам работать.

Бродерик сухо кивнул и запер за Глоем тяжелую дверь. Потом пошарил по ящикам стола, достал бутылку виски, символически чокнулся с портретом Гитлера, отпил прямо из горлышка, закурил сигару, подошел к видеомагнитофону, перемотал пленку на самое начало, развалился в кресле и начал смотреть поединок Мухаммеда Али с Джорджем Форманом, напевая:

— Порхаю как бабочка, жалю как пчела!

Алексей лежал в камере под привычные стоны из динамика и листал в памяти страницы своей биографии. Он родился в 1934 году в Кировской области в селе Опарино и совсем не помнил этих мест.

Разве что иногда в семье, несмотря на атеистические взгляды отца, вспоминали необыкновенно выстроенную церковь Николая Мирликийского да монастырь, срубленный в шестнадцатом веке без единого гвоздя, закрытый еще Екатериной и используемый теперь под обычное жилье.

В полтора года бабушка с дедом забрали Алексея в Вологду. Родители были совсем молодыми, но уже успели родить четверых и не справлялись с этой оравой.

Вологда детства вспоминалась сказочной зеленой страной, полной белых церквей, нарядных каменных палат, деревянных теремов и разгуливающей по дорогам скотины. Дом стоял на уютной улице Менжинского, и яблони залезали ветками в окно.