Райнер несколько раз делает какие-то странные неуклюжие прыжки, о которых ни один человек не смог бы сказать, что они должны изображать, и бешено размахивает штыком во все стороны.

Анна говорит: — Да постой же ты спокойно, а то все смажется, ведь тут темно.

Райнер являет собой жалкое зрелище, а то, что получается на фото, выходит еще более жалким, чем в натуральном виде. Глазок фотоаппарата безжалостен к любому дилетанту, а Райнер и есть дилетант.

Сейчас Райнер и Анна пойдут к Софи, Анна — чтобы застать там Ханса, Райнер — чтобы разъяснить Софи, отчего следует быть безжалостным к себе и к другим. К другим — еще безжалостнее.

Под его предводительством и руководством будет совершено первое преступление, а затем, надо надеяться, и следующее, и это — лишь начало их преступной карьеры.

Дорогостоящая фотокамера укладывается на место, так же точно, как она и до того лежала в футляре, чтобы папа не заметил, что после работы она еще выполняла нелегальную работу. Близнецы рука об руку появляются перед общественностью, которую в данный момент представляет одинокий клен, листья его угрожающе трепещут на ветру, а поодаль стоят другие деревья, и вскоре распустятся цветы, чтобы украсить город.

Анна не приемлет никаких украшений для своей персоны. Она стремится навстречу Хансу, который, конечно же, ждет ее не дождется, когда она с ним, ей не нужно заботиться о своей внешности, потому что для Ханса важнее то, что находится у нее внутри. Райнер, одетый в выстиранный джемпер, примеряется в мыслях к тому, что у Софи внутри. Дальнее расстояние брат и сестра приправляют беседой на культурные темы, и расстояние благодаря этому быстро сокращается.

Зайти в бар они не осмеливаются, потому что по возрасту подпадают под закон по охране юношества, делящий людей на два класса, одним позволено всюду ходить, а другим нет. Что это за бар такой, видно по автомобилям, стоящим перед ним на улице. Любому, кто спросит, они бесплатно поведают о состоянии кошелька своих владельцев.

Всей молодежной компании нужно быть начеку, независимо от их планов, ведь в любой момент может появиться какая-нибудь профессионалка и турнуть их прочь. Анна берет на себя роль вечно манящей женственности, потому что Софи выглядит чересчур невинно. Это не панель для младенцев, но время от времени тут промышляют и младенцы, если нужны карманные деньги на новые пластинки. Навстречу Анне, облаченной в одежки доступного наслаждения, шагает пиджак, не особенно ладно скроенный, но крепко сшитый и весьма предприимчивый в этом огромном городе, который не сказать, чтобы так уж был огромен, да, собственно, и не город вовсе. Он поднимает бархатный занавес, открывая сцену, и направляется в номер гостиницы, предназначенный для верхушки среднего класса, но выдаваемый владельцем пиджака за нижний высший класс. По покрою видно, что дяденька явно родом из провинции, хотя сам он о себе мнит иное — шагая поступью светского льва, привычного к роскоши.

Это явный самообман, потому что он в данную минуту клюет на Анну.

Та робко походкой выходит из ближайшей подворотни: «О, Боже мой, как страшно домой идти, мамочка или папочка меня непременно прибьют, я ведь так загулялась, что и про время позабыла. Прошу вас, помогите, ведь я такая беззащитная девочка, у меня такие трудности, которые одной не преодолеть».

Дяденька глядит сначала с опаской, проверяет и прощупывает, а потом говорит себе в оригинальных выражениях, как, мол, повезло, что ему прямо в руки свалилась совсем молоденькая и еще вполне свеженькая, будет о чем впоследствии приятелям порассказать.

«Сдается мне, что здесь, в угрюмом венском закоулке, я снял совершенно невинную девочку, у которой даже вот и родители есть, а о том, как ласкать друг друга "валетом", поди, и понятия никакого нет, стало быть, я сам смогу ее этому обучить, ура!»

— Милая барышня одна-одинешенька, мы этому горю поможем. У меня уютный и очень дорогой номер в гостинице, даже ванная комната имеется.

— Ах, правда, как ужасно любезно с вашей стороны, а то я совсем растерялась, куда мне и что и как, но теперь, глядя на вас, я спокойна.

— Поцелуй меня в качестве задатка, мышка моя! (Полный идиот, ведь в любом случае платить ему придется!) Я буду добр к тебе и прекрасно знаю, куда, что и как нужно, я не грубый самец, а тонкий ценитель женщин, птичка, который, по желанию, сделает кое-что, чтобы тебе не залететь.

— Так и быть, поцелую, хотя знаю, что нельзя целоваться с незнакомыми мужчинами.

Провинциала ее готовность несколько охлаждает и разочаровывает, потому что неопытная на первый взгляд девчушка обнаруживает некоторую осведомленность в делах телесных, а там, глядишь, еще и раскошеливаться придется, чего в общении с женщинами ему, как правило, делать не приходится, ведь столько лет подряд он поставляет свой солидный товар в большие города и на рынки помельче. Ну и гулял бы себе не здесь, а где-нибудь в Гензерндорфе или Оттеншлаге, если бы не искал исключительно столичных развлечений.

— Поди ко мне, золотце, прямо не терпится, предвкушаю, чем мы сейчас займемся, и надеюсь, нам с тобой удастся проскользнуть мимо ночного портье, господина Фишера, потому что номер я снял одноместный.

— Наверняка клоповник, могу себе представить, — робко язвит Анна, демонстрируя сомнение.

— Я могу каждый раз останавливаться в «Бристоле», стоит только захотеть, но я не хочу. Я агент по машинам.

«Насчет машин соврал, на самом деле — дамский конфекцион. В городе приходится говорить про машины, чтобы по-бабьи не звучало, а в провинции чаще говоришь о дамском конфекционе, потому что так соответствующую дамочку проще завалить в постель, если пообещать ей на выбор шикарное платье».

— Вы что же, всю свою выручку так вот с собой и носите, это ведь опасно, рискованная вещь — асфальт большого города, здесь на каждом шагу преступники. Какой вы смелый!

— Принципиально не ношу денег при себе, — говорит этот недочеловек и невольно прикладывает ладонь к пиджаку, туда, где сердце, а потом кладет ее на Анну, туда, где у всех женщин бюст, а вот у Анны пока ничего не прощупывается.

— Ты рот от удивления разинешь, на какие штучки я способен, — распускает слюни торговый агент, перенося внимание на Аннину попку, зачатки которой как-никак наличествуют.

— Самое большое удовольствие мне доставляют прекрасные очертания и формы женской фигуры, — брызжет слюной коммивояжер и перечисляет еще несколько деталей, как будто хочет сбыть все подешевке фирме швейных изделий «Пайтель и Майсен». Он знает это на собственном опыте, не понаслышке и подвергает дополнительной оценке, потому что Анни как раз наклоняется и поправляет шнурок на ботинке, что по предварительному сговору представляет собой условный знак. И знак этот сразу замечен. Из тьмы дальнего проулка выныривают силуэты и на беззвучных подошвах перемещаются поближе в переулок, мощеный булыжниками, между которыми беспорядочно пробивается сорная трава, свидетельствуя о запущенности городского хозяйства. Злодейство подкрадывается бесшумно, как приближается всякое злодейство, чтобы его не слишком рано распознали.