— Увы! Опасность грозит каждую минуту! — сказала принцесса.

— Придется, значит, прибегнуть к этому талисману, который мне дала моя мать, графиня де Шаржполь, в минуту разлуки.

Кадур вошел с пакетом в руке. Монтестрюк взял в волнении этот пакет, напоминавший ему о том счастливом, беззаботном времени, от которого теперь его отделяло столько событий. Гуго поцеловал шелковую нитку, обвязанную вокруг конверта руками графини, и разорвал верхний конверт; на втором, тоже запечатанном черной восковой печатью, он прочел следующий адрес, написанный дорогим почерком матери: «Графу де Колиньи от графини Луизы де Монтестрюк».

— Бедная, милая матушка! — прошептал он. — Будто вчера еще только она меня обнимала! — Гуго подавил волнение и, подняв голову, продолжил: — Ну теперь я пойду к графу де Колиньи и попрошу у него помощи и покровительства. Только не в этом костюме я должен явиться к нему: он должен помочь дворянину, и я хочу говорить с ним, как дворянин.

— Конечно! — воскликнул Коклико. — Мы уже потеряли счет глупостям! Одной больше или одной меньше — право, ничего не значит!

Кадур не сказал ни слова и вышел опять. Он достал из тележки полный наряд, лежавший под грудой капусты, и принес его графу, который в одну минуту переоделся снова. На этот раз принцесса уже не могла участвовать в экспедиции. Она должна была наконец расстаться с тем, ради кого всем пожертвовала. Она встала, бледная, но твердая, и, протянув ему руку, прошептала:

— Вы любили меня всего один день; полагайтесь на меня всегда.

Вскоре после этого, закутанный с ног до головы в длинный плащ, из-под которого видны были только каблуки сапог, конец шпаги и перо на шляпе, Гуго благополучно добрался до особняка Колиньи, а за ним подошли Кадур-огородник и Коклико-тряпичник.

Как только граф вошел в двери особняка, его остановил дворецкий. Оказалось, что граф де Колиньи занят важными делами и никого не принимает.

— Потрудитесь доложить графу, что дело, по которому я пришел, не менее важно, — возразил Гуго гордо, — и что он сам будет раскаиваться, если меня не примет теперь же: речь идет о жизни человека.

— Как зовут вашу милость? — спросил дворецкий.

— Граф де Колиньи прочтет мое имя на бумаге, которую я должен вручить ему лично. Ступайте.

Дворецкий подчинился и почти тотчас вернулся со словами:

— Не угодно ли войти? Граф вас ожидает.

Колиньи стоял перед столом, заваленным картами и планами, в большой комнате, освещенной высокими окнами. У него был стройный стан; красивое лицо его поражало выражением смелости и упорства; ни утомительные походы, ни заботы честолюбия не оставили ни малейших следов на этом лице. Мужественный и ясный взор графа остановился на Гуго.

— Вы желали говорить со мной? — спросил он.

— Да, граф.

— Вы, значит, думали, что принесенная вами бумага настолько важна, что, не зная меня и не желая себя назвать, вы сочли себя вправе настаивать, чтобы я вас принял немедленно?

— Вы сами увидите это сейчас, я же вовсе не знаю, что в этой бумаге.

— А! — протянул граф де Колиньи с заинтересованным видом.

Гуго подал ему пакет. При первом взгляде на адрес граф де Колиньи вздрогнул и воскликнул:

— Графиня Луиза де Монтестрюк!..

Он поднял глаза и взглянул на стоявшего перед ним незнакомца, как будто ища в его чертах сходство с образом, воспоминание о котором сохранилось в глубине его сердца.

— Как вас зовут, скажите, ради бога? — спросил он наконец.

— Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь.

— Значит, ее сын!..

Граф де Колиньи постоял с минуту в молчании перед сыном графа Гедеона, восстанавливая в памяти черты той, с кем он встретился в дни горячей молодости, и неопределенная фигура ее, казалось, медленно выступала из далекого прошлого и рисовалась в воздухе. Вдруг она предстала перед ним вся, такая, какой была в час разлуки, когда он клялся ей, что возвратится. Прошли дни, месяцы, годы; другие заботы, другие мысли, другие печали, другая любовь увлекли его, и он уже не бывал больше в тех местах, где любил и плакал когда-то. Как полно было тогда его сердце! Как искренно он предлагал ей связать свою жизнь с ее судьбой!

— Ах! — прошептал он. — Как все проходит!..

Колиньи подавил вздох и, подойдя к Гуго, который смотрел на него внимательно, сказал, протянув ему руку:

— Граф! Я еще не знаю, чего желает от меня графиня де Монтестрюк, ваша матушка, но, что бы это ни было, я готов для вас все сделать.

Он сломал черную печать и прочел внимательно несколько строк, написанных той, кого он называл когда-то просто Луизой. Глаза полководца, который видел столько крови, заволокло слезами, и взволнованным голосом он произнес:

— Говорите, граф, что я могу для вас сделать?

Гуго в нескольких словах рассказал графу де Колиньи, в каком он находится положении: дуэль, засада, сражение, погоня, найденный приют в таком доме, где честь не позволяла ему оставаться; в какое затруднение он поставлен всеми этими приключениями и, наконец, какой помощи пришел просить у графа в минуту крайней опасности. Он рассказал все с полной откровенностью, описав события, произошедшие с ним после отъезда из Тестеры. Его честная речь поразила графа де Колиньи, который усадил его подле себя.

— Во всем этом, — проговорил он, когда Гуго окончил свой рассказ, — нет ничего, чего бы я сам не сделал, если бы был на вашем месте. В сущности, кого вы поразили вашей шпагой и кто из вас первый затеял ссору? Вас задел какой-то бесприютный искатель приключений, один из тех бездельников, которые так и просятся на виселицу. Вы уложили его на мостовую ударом шпаги: что же может быть проще? Вот расставленная вам засада — другое дело, вовсе не такое уж простое… Вы никого не подозреваете в этой низости?

— Никого. Разве вы не находите, что одна злоба самого Бриктайля может служить достаточным объяснением?

— Дуэли — пожалуй; осушают кружки, горячатся, дерутся — это встречается ежедневно! Но засада, погоня, записка, приглашающая вас на свидание, где вы встречаете вместо ожидающей вас женщины отряд из ночного дозора, — вот тут вопрос усложняется! Есть кто-нибудь, кому выгодно было бы погубить вас?

— Никого не знаю.

— Вы говорили мне о соперничестве между вами и графом де Шиври.

— Да, но это соперничество открытое, на виду у всех, так что оно не мешает ему выказывать мне самую искреннюю дружбу. Он был моим секундантом на дуэли.

— А шевалье де Лудеак был секундантом у этого капитана д’Арпальера, в котором вы встретили вашего старого знакомого Бриктайля? Ну а ужин, за которым у вас вышла ссора с этим бездельником, ведь его затеяли граф де Шиври со своим другом, не так ли?