Надежда зарылась в сено. Было колко, но зато тепло. Небольшое окошечко над дверью было без рамы, чтобы воздух проходил, в нем была видна всего одна звездочка. Какая, Надежда не знала, Саша бы сказал, он все знает. Мысли ее перекинулись на мужа, и она поняла, что давно уже по нему скучает. Что это такое, все вдвоем, а она одна, как будто хуже всех. Взял и уехал куда-то на рыбалку, зачем ему эта рыба? А как бы сейчас было хорошо сидеть здесь вдвоем и смотреть на звезды. И тут же Надежда поняла, что муж сюда сам не только бы не поехал, но и ее, Надежду, с Алкой ни за что бы не отпустил. Он, конечно, очень хороший, но слишком уж рациональный, любит все заранее планировать, так просто с места ни за что не сорвется. И раз сказал, что приедет через две недели, раньше ни за что не вернется. И обувь всегда у порога переодевает, и вещи все аккуратно складывает. Это, конечно, хорошо, все подруги ей завидуют, но…

С этими мыслями Надежда задремала. Проснулась она оттого, что кто-то страстно целовал ее в лицо и шею.

– Сашенька! – сонно прошептала она и потянулась обнять, но там был кто-то, даже отдаленно не напоминающий ее мужа Сан Саныча. Окончательно проснувшись, она увидела, что теленок Мартин пролез каким-то образом через решетку и теперь стоит с ней рядом и лижется.

– Иди, иди, подлиза, нет у меня ничего.

Она посмотрела на часы и увидела, что проспала часа два.

– Наверное, эти уже угомонились, пора идти.

Она тихонько прокралась в комнату, но предосторожности были излишни: счастливое сопенье Петюнчика заглушалось мощным Алкиным храпом. Остальная часть ночи прошла без приключений.

Утром их ждал обильный деревенский завтрак, накрытый в саду под яблонями. У Надежды даже дух захватило от такого натюрморта. Огромные ломти свежего, домашней выпечки, пшеничного хлеба лежали на льняной салфетке. А дальше в расписных фаянсовых мисках стояли мед, потом что-то темно-желтое, оказалось, домашнее масло.

– А вот это что в крынке густое, чуть желтоватое, действительно похожее на масло?

– Сливки, – авторитетно сказал Петюнчик, – только что из сепаратора, еще в сметану не успели скиснуть.

Петюнчик ловко принялся ухаживать за дамами. Привычными движениями он разрезал творог, его и правда можно было резать, такой он оказался плотный, положил куски творога на ломоть хлеба, намазал все это сверху медом и подал сначала Алке, а потом Надежде.

– Господи, как вкусно!

После завтрака собрались уезжать. Петер уже заводил машину, сказал, что отвезет гостей прямо в Таллин, несмотря на их протесты. Ведь у них с собой очень дорогая вещь, а там уж их встретят и будут опекать до самого отъезда. И вот Марта с Петюнчиком торжественно вынесли плоский деревянный ящичек, окованный медными полосками, почерневшими от времени. Алка и не взглянула в ту сторону. Она нашла мужа, а остальное ее не интересовало. Петюнчик осторожно приподнял крышку ящичка.

– Посмотри, Надя, открой ее.

– Я боюсь ее в руки брать, вдруг она развалится!

Когда стояли у машины, прощаясь, Марта вдруг пробормотала что-то по-эстонски, обняла Петюнчика и поцеловала. Алка дернулась было, но Надежда быстро наступила ей на ногу. Алка охнула от боли, а Надежда перехватила взгляд Петера в окошке машины, и честное слово, он ей подмигнул!

До Таллина добрались без приключений, поехали прямо в музей к Паулю. Тот, непривычно взволнованный, отбросив эстонскую невозмутимость, выскочил на улицу и горячо принялся их расспрашивать, мешая эстонские слова с русскими. В Петюнчика он вцепился мертвой хваткой, сказал, что завтра приедет профессор из Германии, эксперт по Гутенбергу, а их эстонский главный академик сейчас в Штатах лекции читает, так все там бросит и послезавтра на один день прилетит, невтерпеж ему ждать, пока курс лекций кончится, так хочется Библию увидеть. А сейчас будет пресс-конференция, потом обед, а вечером прием в мэрии, и министр культуры придет.

– Ну, это уж без меня, – решительно высказалась Надежда, – я сегодня вечером уезжаю.

На ее слова обратила внимание одна Светлана, потому что Петюнчик в это время рассказывал что-то молодым сотрудницам музея, Алка орлиным взором стерегла мужа, чтобы никто не позволил себе ничего лишнего, а Пауль как раз созерцал Библию и был на седьмом небе от счастья.

– Сбежим после пресс-конференции, – шепнула Света Надежде, – раньше никак не удастся.

Надежда рассчитывала, что на пресс-конференции она молча посидит в сторонке, что называется, для мебели, но не тут-то было. Журналистская братия налетела на всех. Вопросы следовали с частотой пулеметной очереди, вспышки фотоаппаратов слепили. Больше всех фотографировали попугая, так что в конце он совершенно обалдел. Петюнчик был на высоте. Он ловко отвечал на вопросы, шутил, острил и вообще всех просто очаровал. Алка следила за ним сияющими глазами, и рот ее то и дело изумленно раскрывался. И хотя Надежда, за двадцать лет незаметно приглядевшись к Алкиному мужу, подозревала, что он не так прост, как кажется, но ей тоже было удивительно видеть такого Петюнчика.

После конференции они со Светой незаметно исчезли. Побродили по городу, по любимой Надеждиной улице Пикк, зашли в церковь Святого Духа в центре, там было пусто, сумрачно и прохладно. Посидели в открытом кафе в Вышгороде, любуясь панорамой Таллина. Посплетничали о мужьях, вспомнили детство, общих знакомых. Прошлись по магазинам, Надежда купила мужу в подарок галстук и кожаный ремень, себе красивый летний костюм, а матери и тетке вкусных шоколадных таллинских конфет и килограмм маминого любимого печенья с тмином. Позвонили Паулю, он очень ругался, куда они пропали, сказал, чтобы Надежда не вздумала покупать билет, ей все уже куплено. Потом трубку перехватила Алка, сказала, что они с Петюнчиком остаются в Таллине еще на неделю, а может, и на две, и что ей, конечно, очень неудобно, но не может ли Надежда взять с собой попугая, потому что иначе его тут журналисты замучают, он уже нахохлился и есть перестал, очень нервничает. Надежда согласилась без энтузиазма, попугай ей уже порядочно надоел, но нельзя же было бросить несчастную птицу в таком бедственном положении. Они с Алкой встретились в гостинице, она тоже собирала вещи, сказала, что их с мужем поселили в шикарном номере в «Олимпии».

Алка была оживлена, добродушна и нахально счастлива. На вопрос Надежды, как все теперь решится с Библией юридически, Алка беззаботно махнула рукой и сказала, что все решит муж, как он скажет, так и будет. А уж ее Петенька такой умный, все сделает как нужно. Надежда только диву давалась, надо же, как Алка изменилась! Раньше вечно была всем недовольна, а теперь только: Петенька сказал, да Петенька решил, да с Петенькой все советуются и считаются, да какой вообще Петенька у нее замечательный.

– А Вальке Голубеву привет передать? – не удержалась Надежда от ехидного вопроса, но Алка только махнула рукой.

Она торопилась в парикмахерскую перед приемом в мэрии и показала Надежде вечернее платье, только что купленное. Она сказала, что выбрала бы поярче, там было такое шикарное, все в блестках («Я себе представляю», – подумала Надежда), но муж настоял вот на этом. Платье было черное, шелковое, свободного покроя. Даже Алка при своих габаритах выглядела в нем довольно элегантно.