– Вопрос весьма интересный… – Тюгерротип почесал одним когтем шею под платком. – Полагаю, все зависит от того, какой смысл вкладывать в слово «живой». Я выгляжу живым?

– О да!

– Вы полагаете, будь я неживым, я бы говорил или выглядел или вел себя совсем иначе?

– Н-не думаю…

– Если бы вы закрыли глаза, и просто слушали мой голос, и не знали бы, что я Тюгерротип, а не тигр, если бы вы не видели, что я всего лишь изображение на посеребренной пластине, а не упитанный, кругленький оранжево-черный джентльмен с ученой степенью, могли бы вы предположить, что перед вами стоит живой и настоящий представитель семейства Крупных Кошек? Благородного телосложения и имеющий склонность к сочинению музыки?

– Наверное, могла бы…

– Тогда какая же разница, живой я или нет? Я делаю все то же, что делают живые, – сказал Тюринг. – Вы знаете другой тест на живое – неживое?

Сентябрь невольно покосилась на Арустук. Эта машина менялась сама по себе: все эти подсолнухи, золотые рукоятки, раструбы граммофона. Только живые существа меняются сами, без вмешательства извне. Она сама едет, когда считает нужным, она в свое время сказала «нет» Синим Ветрам (хотя, может, у нее просто заело рычаг), и ей, как и Сентябрь, необходимо питаться, чтобы двигаться. И у нее Есть Права, если верить королю. Однако Сентябрь легче было бы применить слово «живая» к фотографии тигра, чем к собственному автомобилю.

– Красивая машина, – сказал Тюринг, проследив за ее взглядом.

– Вы думаете… – Сентябрь прочистила горло. Она ничего не говорила друзьям про изменения Арустук. – Думаете, она тоже может быть живая? Мне кажется, вы об этом кое-что знаете, потому я и спрашиваю.

Тюгерротип расхохотался.

– Знаю ли я что-то о жизни? О Живом? Я знаю, что такое казаться, о маленький примат. Я знаю, что такое выглядеть. Вот эта штука выглядит как прекрасный механизм. Но ведь и ты тоже так выглядишь. И я не стал бы, точно не стал бы заходить в этот дом. Мне очень жаль, что вы промокли и голодны, но если бы вы заняли мое место и стали бы есть мою клубнику, то в самом лучшем случае вас ждало бы фантастическое ртутное отравление. Если вы войдете в дом, то в итоге попадете в мою Страну – задом наперед, и вверх тормашками, и черно-белые.

– Вы сказали, что, когда кого-то снимают, он проходит через всю Страну Фотографии, – проговорила Сентябрь медленно, стараясь не потерять мысль. – Со скоростью, с какой щелкает затвор объектива. Но тогда эта страна должна вмещать в себя все, что когда-либо находилось перед камерой. Давно ли в Волшебной Стране занимаются фотографией? В моем мире – уже довольно давно. Вы не встречали здесь Город Фей? У него в самом центре еще выставлена напоказ такая гигантская лапа.

Тюгерротип потер полосатую щеку.

– Вполне возможно. Но я не знаю наверняка. Здесь, в Стране, столько городов! Однако я, кажется, видел похожее место, когда меня в первый раз проявляли – еще на пленке.

– Вы понимаете? – крикнула Сентябрь, обращаясь к друзьям. – У нас может получиться лучше, чем с объективами глассхобов! Тут должно быть все: и лапа, и город Терпение, даже те феи! Если нам повезет, мы сумеем увидеть, что там на самом деле случилось. Когда живешь с такой скоростью и можешь засайдерскинить куда попало все, что тебе не нравится, нужно просто снимать! Их жизни обогнали память, пнули ее и всласть на ней потоптались!

– Не сумеем мы увидеть, – возразил Аэл. – Ты оказываешься на той стороне в мгновение ока. Тигр так сказал. У тебя не будет времени озираться.

Тюгерротип сунул лапы в карманы.

– Ты, малышка, наверное, знаешь, что такое Пфизика. В Стране Фотографии пфизические законы работают по-другому. Когда ты смотришь, ты творишь волшебство. Я когда-то был знаком с одним львом по имени Вернер, фотографом в зоопарке для гроссмейстеров и падальщиков, – он готов был рассказывать об этом каждому встречному-поперечному, но никто не желал его слушать. Когда ты на что-то смотришь, ты его меняешь – одним тем, что смотришь. Это уже не просто какое-то яблоко – это яблоко, которое ваш друг Тюринг увидел, о котором он подумал и которое съел. Больше того: все, на что ты смотришь, не только изменяется само, но и меняет тебя. Фотограф делает кадр – но и сам остается на фотографии. Он есть, даже если ты ее не видишь. Он – тот, кто держит ящик.

– Вот и Канделябра похоже говорила про Плутон. Люди видят, как я одета, и говорят, что я Преступник, – сказала Сентябрь, обдумывая пфизику этого факта. – И я знаю, что порой действую как преступник – но только когда приходится!

«Или когда нестерпимо хочется», – подумала она, и в животе у нее что-то сжалось от острого чувства вины за то, что она натворила.

Тюгерротип кивнул.

– Они тебя видят и меняют тебя, и ты меняешься, потому что тебя увидели, и меняешь их, потому что они изменили тебя. Надеюсь, это звучит достаточно запутанно, потому что в Стране все еще хуже. Видеть и быть увиденным – в этом и состоит суть Страны Фотографии.

– Это все очень хорошо, но вы же не сказали: нет никакого смысла пытаться, потому что через миг вы вылетите. Значит, какой-то способ есть, – проницательно заметил Суббота, дергая себя за пучок волос.

Тюгерротип Тюринг нахмурил мохнатые брови.

– Нужно будет поймать вас в кадр в тот же миг, как сработает вспышка, – сказал он, – иначе вы сразу амальгамируетесь. Но я очень проворен. Яркое, резкое, динамичное изображение!

Суббота мечтательно посмотрел на домик из серебряных пластин.

– Здесь как дома. Все вместе, семейный ужин за столом, и кругом фотографии – портреты детей, воспоминания об отпуске, свадебные альбомы…

– И, может быть, здесь я буду в безопасности – нельзя же, в конце концов, сфотографировать проклятье, – негромко добавил Аэл. – Но мне это не нравится. Не хочу быть маленьким, плоским и черно-белым. Мне нравится моя собственная страна. В ней я красный, теплый и круглый!

– Но в фотографических процессах участвуют едкие вещества! – прошептал Суббота. – У нас наверняка будут ожоги, а что если мы по выходе окажемся где-нибудь в открытом космосе? Или снова попадем в Джунгли? Нельзя быть такими безрассудными!

Тюринг уже втащил на свою серебряную пластинку старинную камеру, какие были в фотоателье. Он установил треножник и уставился в объектив, заложив шторку за полосатые уши.

– Да, я безрассудна, – сказала Сентябрь другу. – Приходится – с такой-то работой, как у меня. – Она сделала паузу. – Как у нас.

– Встали рядышком, – скомандовал Тюгерротип. – Вокруг нашей хорошенькой машинки. Теснее, чтобы все влезли в кадр!

Тюринг широко раскинул свои могучие лапы, разинул свирепую пасть, оскалив серебряные зубы и вывалив серебристо-черный язык. В одной лапе у него была зажата резиновая груша.

– Внимание! – взревел он. – А теперь все сказали: «Эффект наблюдателя!»