Уже придя домой, боярин Воист высказал Толику:

— Сват, ну ты прямо князь поместный. Такие подарки даришь, это же целое состояние раздарил.

— Это нормально, боярин Воист. От меня не убудет, а людям в радость. Да и каждый знать будет, кто на земле этой хозяин. К кому бежать с бедой, если придет таковая, и с кем поделиться радостью. Кстати, невестка твоя будущая, вам со свахой тоже подарки приготовила. Ну и жениху — соответственно, сам передашь.

— Ну да, кто ж знал, что приедем к тебе. А тут Мстислав из Чернигова вернется, и мы на порог ступим.

— Батя Мстишу в Чернигов с обозом к князю уже три седмицы назад как послал, — сообщила дочь боярина, Листвяна.

— Да уж знаю, — улыбнулся великовозрастному, избалованому родителями ребенку, Монзырев.

Ищенко, глазами указал стоявшему неподалеку Горбылю на своенравную, влюбленную в себя боярышню. Подошел вплотную к нему, зашептал в ухо:

— Сань, никого не напоминает?

— А, фиг его знает. Девка, как девка.

— Да вылитая дочка Василенкова. Ты присмотрись. Вот сейчас возьмет и скажет. «Ах, я вся такая, разэтакая. Скоро, закончу институт, открою свою фирму и буду деньги лопатой грести, от ухажоров нею же отбиваясь!»

— Ха-ха-ха! Ну, ты напредставлял. Ха-ха, ой немогу!

Помаленьку в тереме стали собираться домочадцы, подходили после сутолоки праздничного дня. Пришли Вестимир со Славкой, бабка Павла с Ленкой. Всей маленькой общиной расселись за столом в горнице. Девчонки быстро подсуетившись, выставили яства на праздничный стол. Последними, прибыла троица, Сашка с Андрюхой и лешим. Все трое навеселе, но в пределах нормы.

— Ох, нравится, боярин, мне у тебя гостить. Давно так не отрывался, как Саня говорит, — заявил леший прямо с порога, показывая в улыбке свои белые зубы, с ярко выраженными клыками во рту.

— Я рад, — привстал Монзырев, рукой показывая на свободные места. — Присаживайтесь.

Леший заметил, как Воист с опаской глянул на него.

— Да ты не боись меня, боярин. Родня моих друзей в лесах может гулять без опаски. Даже поможем, ежели что.

— Николаич, представляешь, Леха сегодня пытался со столба зипун с поршнями стянуть. Ха-ха! — Закатился смехом Сашка. — Еле уговорили, не светиться так.

— А чё? Я б их снял. Не веришь?

— Да верю я, верю.

— Не расстраивайся, Леша, я знаю, тебе Николаич в подарок полностью всю обнову приготовил. Правда ж, командир?

— Правда.

Встал со своего места Вестимир с кружкой меда в руках.

— Однако, предлагаю выпить! С праздником вас, мои дорогие. И хоть сегодня день Велеса, хочу выпить за вас. Без вас нам всем тяжко было. С вашим приходом в весь пришло счастье и радость в дома родовичей. Да что там, вон за столом с нами леший сидит, как так и должно быть. Могло ли такое случиться без вас? Нет. Вот за вас и выпьем!

Из-за стола поднялся и Монзырев.

— За нас, Вестимир, за нас за всех здесь сидящих за этим столом. За сватов. Спасибо, что откликнулись и приехали. За бабку Павлу, мы ее все считаем родным человеком, даже непонятно, толи мы ее в семью приняли, толи она нас взяла. За хозяина лесного, спасибо, что почтил приездом, хороших друзей мы рады видеть всегда. Выпьем!

Обстановка становилась все непринужденнее и теплее, народ вкусивший блюд и выпивший медов, от полноты чувств затянул песню:

— За туманом ничего не видно,

За туманом ничего не видно,

Только видно дуба зеленого

Только видно,

Под тем дубом криница стояла

Под тем дубом,

В той кринице дивка воду брала

В той кринице,

Обронила золото колечко

Обронила…

Любимые песни для души, ложились в атмосферу застолья живою водою. Леший, затихнув, сидел слушая, не отвлекаясь более ни на что.

— Хоть и считают меня нежитью, а все ж душа у меня есть, — тихо поведал Сашке о сокровенном. — Я б песни такие всю жизнь слушал, Саня. Может я какой-то неправильный леший, а?

— Леха, успокойся. Ты самый правильный. Просто ты к нам попал, а кто к нам попадает, я заметил, меняется. В лес вернешься, восстановишься. Ты главное нас не забывай.

— Не забуду.

Уже поздно вечером, перед тем как разойтись на отдых, из-за стола снова поднялся Вестимир:

— Друзья мои, хочу напомнить, что впереди шесть дней Велесовых святок, в течение которых с теми, кто почтил Велеса, случаются удивительные вещи. Так что, удивляйтесь на здоровье, не боясь ничего.

— Принято! А теперь, спать. — Подытожил Монзырев.

Расходились ко сну.

— Николаич, ты давай одевайся, ночевать сегодня у меня в избенке будешь.

— Э-э нет, Вестимирушка, мне одного раза хватило. Меня теперь туда калачом спать не заманишь!

— А придется. Причем одному. Там натоплено, об этом позаботились. Так что, иди.

— Что так-то?

— Все сам узнаешь. А я сегодня, вон в каморке переночую.

— Ладно. Гала! Лебедушка моя, ты сегодня без меня отдыхаешь. Дела, понимаешь ли.

— Какие дела? Ты же сегодня выпил.

— Мне что, за руль садиться?

— Хорошо, поступай, как знаешь. Устала, выжата словно лимон.

— Спокойной ночи, любимая, — поцеловал Галку Монзырев.

Прошел по улицам ночного городка. Отметил, что народ еще во всю гулеванит. Побеспокоил наряд, дежуривший на воротах. От ворот по дороге, потом по заветной тропе в дубраве, по морозцу со звездным небом, добрался до капища. Прогулялся вдоль чуров богов, поздоровавшись с ними, молчаливыми деревянными истуканами, вернулся к избенке. Войдя в натопленное жилье с горящим светильником на столе, уселся на лавку. В одиночестве хорошо думалось и вспоминалось. Вспомнилась прежняя жизнь, как оказалось, такая простая и понятная раньше. Неурядицы в первой семье, уход жены. Дураки генералы, бросившие армию на произвол судьбы. Продажные депутаты, гребущие все под себя, как пираньи, неспособные насытиться. Чиновники гражданской администрации, забывшие, для чего они вообще живут и работают в государстве, фильтрующие законы к своему достатку. Простые люди, которых средства массовой информации, с постепенным скатыванием страны в пропасть, превращали в серую массу, неспособную постоять за себя, за свой род, за свою нацию, с каждым годом рожающую все меньше и меньше детей.

За мыслями не заметил скрипа двери, сквозняка и появления незнакомого человека.

— Думы беспокоят?

Подняв глаза на вошедшего, увидел перед собой крепкого, здоровенного седого мужика с бородой, одетого в тяжелый полушубок из медвежьего меха. Лицо его было серьезным, но вместе с тем открытым для общения, в глазах искорки улыбки.