– И как долго это продолжается?

– Сказать, как долго, я не могу. Подозреваю, что многие годы. Я впервые обратил на это внимание лет пятнадцать-двадцать назад. Но положение ухудшается. Все большее и большее число блестящих студентов уводят в сторону от работы, которая могла бы принести подлинное благо человечеству и стране. Их рассаживают по клеткам и откармливают. Юный Кристофер Дейли всего лишь один из многих тысяч.

– Боже мой! – произнес Эйдриан. – Тебе известно, кто за этим стоит? Мы должны остановить их!

– Это заговор промышленников, высокопоставленных экономистов и членов правительств всех политических оттенков, – сказал Трефузис.

– Но как мы можем помешать им? И как это связано с Зальцбургом?

Трефузис обратил на Эйдриана взгляд, исполненный серьезной озабоченности. И вдруг расхохотался. Он мотал головой из стороны в сторону, всхрапывал и бил кулаком по рулю.

– Ах, Эйдриан, жестокий я человек! Дурной, гадкий, кошмарный и бесчестный! Прости меня, пожалуйста.

– Да что тебя так развеселило?

– Ты, глупый, глупый мальчишка. То, что я тебе описал, есть просто устройство мира. Никакой это не заговор. Это называется Современной Западной Цивилизацией.

– К-как это?

– Ну конечно же, промышленность, реклама, журналистика и прочее приманивают к себе лучшие наши мозги. Конечно же, университеты приспосабливаются к требованиям коммерции. Это прискорбно, и мы мало что тут можем поделать.

Но, думаю, разве только марксист назвал бы это международным заговором.

– Да, но ты говорил об организации… сказал, что стипендию предложила этому твоему Кристоферу некая организация.

– Государство, Эйдриан. Он получил государственную стипендию. И государство надеется, что в ответ он, приобретя ученую степень, пойдет в производство. Его толкнут туда деньги, карьерные стимулы и общий склад и направление нашего времени. Только и всего.

Некоторое время Эйдриан молча посапывал.

– И это никак не связано с тем, ради чего мы едем в Зальцбург?

– Ни в малой мере.

– Ты невозможен, тебе это известно?

– Невероятен, быть может, но не невозможен. Кроме того, хотя описанное мной может и не являться сознательной интригой, оно тем не менее до крайности огорчительно.

– То есть ты все еще не желаешь сказать мне, зачем мы туда в действительности едем?

– Всему свое действительное время, – ответил Трефузис. – Теперь же Кардинал испытывает жажду; и если память моя не отреклась окончательно от своей монаршей власти, сдается мне, что километров через восемьдесят нас ожидают сговорчивый гараж и routier[105]. А добираясь до них, мы могли бы поведать друг другу истории наших жизней.

– Хорошо, – сказал Эйдриан. – Ты первый. Расскажи мне о Блетчли.

– О нем и рассказывать-то особенно нечего. Блетчли создали в военное время как центр дешифровки и укомплектовали по преимуществу людьми из Кембриджа.

– Почему именно из Кембриджа?

– Ближайший университетский город. Поначалу туда набирали филологов и лингвистов вроде меня.

– Когда это было?

– В девятьсот сороковом. Перед самой «Битвой за Англию»[106].

– Сколько лет тебе тогда было?

– Фу-ты ну-ты! Это что же, допрос? Мне было двадцать два года.

– Понятно. Я просто засомневался.

– Я был молод и до краев переполнен идеалами и теориями касательно языка. Так, кто же там еще был? Дюжина девушек, с великим блеском и любовью подшивавших бумаги и занимавшихся прочей конторской работой. В нашей команде состоял, разумеется, гроссмейстер Гарри Голомбек и X. Ф. О. Александер, также игрок великолепно рискованный. Поначалу все было довольно уютно и весело, мы сражались с вражескими шифрами, которые перехватывались по всей Европе и Африке. Скоро, однако, стало ясно, что для борьбы с используемой немецкой Морской разведкой шифровальной машинкой «Энигма» нужны математики. Знакомства с техникой дешифровки времен предыдущей войны, способности решать во время бритья кроссворды «Таймc» и владения описывающими движение русскими глаголами было уже недостаточно. Вот тогда появился Алан Тьюринг, о котором ты, наверное, слышал.

Эйдриан о таком не слышал.

– Нет? Весьма прискорбно. Блестящий человек. Совершенно блестящий, но очень грустный. Впоследствии покончил с собой. Многие приписывают ему изобретение компьютера. Я не очень хорошо помню, что там было к чему. Существовала некая чисто математическая проблема, над которой теория чисел билась лет пятьдесят, по-моему, и он молодым еще человеком разрешил ее, постулировав существование разгрызающей числа машины. Действительная постройка чего-либо подобного в его намерения никогда не входила, то была просто гипотетическая модель, помогавшая разрешать абстрактные затруднения. Однако его, не в пример многим математикам, привлекало физическое применение чисел. Вскоре его логово в Блетчли заполнили ряды и ряды электронных ламп. Помнишь электронные лампы? «Трубки», как их называют в Америке. Небольшие вакуумные лампы, светящиеся оранжевым светом.

– Помню, – сказал Эйдриан. – Телевизору тогда требовалось время, чтобы нагреться.

– Совершенно верно. Так вот, у Алана их были тысячи, соединенных каким-то немыслимо сложным образом. Он получал их в Управлении почт.

– В Управлении почт?

– Да, перед войной УП экспериментировало с электроникой, и, похоже, только там и имелись люди, которые что-то в ней понимали. Самое хитроумное отличие «Энигмы» состояло в том, что, хоть она и была машинкой чисто механической, изменения вносились в нее каждый день и число возможных перестановок было гротескно огромным, так что старые методы дешифровки не срабатывали. Алан блестяще взломал ее. Однако это было, разумеется, лишь первым шагом. Чтобы прочесть шифр, все равно необходимо было знать код.

– Постой, а какая разница между шифром и кодом?

– Ну, это растолковать несложно, – ответил Трефузис. – Представь себе систему, в которой числа соответствуют буквам алфавита. А равно единице, Б – двум, В – трем и так далее, тогда «Эйдриан» будет выглядеть как «Один – пять – восемнадцать – десять – один – пятнадцать», тебе понятно?

– Вполне…

– Это самая основная форма шифра, и любому обладателю даже самых посредственных умственных способностей потребуется лишь несколько секунд, чтобы прочесть написанное таким шифром сообщение. Предположим, однако, что мы с тобой заранее договорились, что слово… ну, например, «бисквит» означает «девятнадцать часов», а другое слово, к примеру «Десмонд», будет означать «Кафе „Флориан“ на площади Св. Марка в Венеции».

– Понятно-понятно…

– Тогда мне остается только послать тебе весточку: «Пожалуйста, пришли мне сегодня несколько бисквитов, Десмонд», и ты будешь знать, что я хочу в семь вечера встретиться с тобой в кафе «Флориан». Это код, и взломать его невозможно, – разве что какой-то человек подслушает, как мы о нем договариваемся, или один из нас окажется таким дураком, что доверит его бумаге.