Повисло напряженное молчание.

— Я знаю, господин учитель, — отмахнулась она так, будто Бакчаров намекнул ей на неуместную деталь туалета. — Можно, я буду говорить пофранцузски?

— Нет, не стоит, ради бога, не стоит. — Бакчаров пристально смотрел на нее с горькой тревогой. — Вам не жаль сестру?

— Жаль, — кокетливо надув губы, призналась она и притворно потупилась. — Но ведь все это ради вас, Дмитрий Борисович…

Бакчаров не хотел продолжать этот бессмысленный разговор с одержимой, но сделал еще одну попытку добится от нее правды.

— В каких отношениях вы состоите с господином Человеком?

— Он мой, а я его, — таинственно улыбнулась девушка, и мечтательное томление застыло в ее раскосых аквамариновых глазах. Вдруг выражение их резко сменилось, брови поднялись домиком.

— Господи, мне так ее жаль, — брякнула она, плаксиво хмыкнула и вдруг невольно рассмеялась в платок.

— Хватит! — не выдержал Бакчаров. — Умоляю вас, прекратите!

Она убрала платок и откровенно заулыбалась, тем самым признаваясь, что просто дурачилась.

— Поймите, Анна, он чудовище! Он овладел вашей волей. Анна Сергеевна, заклинаю вас, услышьте меня. Он овладел вами! — сказал учитель, глядя на девушку с последней надеждой.

— Овладел, — жеманно призналась та и прикусила нижнюю губу.

По этому ее жесту Бакчаров понял, что все напрасно и ее нельзя ни в чем убеждать. Еще, чего доброго, доложит обо всем Человеку.

— Хотите сыграть в игру? — спросила Анна, подсаживаясь поближе.

Бакчаров встал и заходил беспокойно по залу, растирая висок. Девушка провожала его взглядом из одного конца зала в другой.

Через минуту вошел губернатор.

— Ах, Дмитрий Борисович, как я рад вас видеть! — хлопнул он в ладоши и наградил Бакчарова долгим рукопожатием.

Проходя мимо, Анна откланялась.

— Дада, спасибо, дорогая, — отпустил ее Вольский. — Господин учитель, пройдемте в столовую, сейчас подадут чай. Или, если угодно, кофе?

Бакчарову было нелегко смотреть на потерявшего дочь генерала. Добряк побледнел и, кажется, даже сильнее поседел, глаза его не могли найти себе места, так, словно это он был в чемто виноват перед учителем.

— Спасибо, Сергей Павлович, — скромно развел руками учитель, — но я, пожалуй, пойду. Мне, собственно, нужен ваш доктор. В магистрате требуют врачебное заключение.

— Какая наглость! — возмутился генерал, тряся брылами. — Что ж, он будет у меня в восемь часов вечером в субботу на партии в вист. Приходите, присоединяйтесь. Заодно получите вашу бумажку. — И вдруг без какойлибо паузы заговорил плаксиво. — Дмитрий Борисович, куда вы пропали? Мне пришлось многое пережить. Впрочем, вы все понимаете. Последнее время я по часу просиживаю в кабинете с револьвером у виска…

— О боже! Сергей Павлович, не надо так делать, — возмутился Бакчаров. — Ваша дочурка в Царстве Небесном, а вы хотите угодить в ад. Если вы застрелитесь, то вечно будете с ней в разлуке.

— Вы так считаете? — наивно переспросил генерал так, будто получил простой житейский совет.

— Я в этом убежден! — покачал головой учитель.

Бакчаров вышел от губернатора с тяжелым чувством. Он вернулся домой и вновь замкнулся в себе, как это часто случалось с ним с тех пор, как он поселился у Чикольского.

Поэт в этот день вел себя тихо, но вечером подсел к учителю.

— Что вы теперь думаете об Иване Александровиче Человеке? Кто он: бесовский магистр, астролог или индийский колдун?

— Сень, я, честное слово, хотел бы тебе сказать всю правду, но я и сам еще ничего не пойму, — грустно ответил Бакчаров. — Вчера вечером я посетил одного духоносного старца на Мухином бугре…

— Старца Николу? — воскликнул Чикольский.

— Да.

— И что же вам сказал преподобный батюшка? — загорелся от любопытства Арсений.

— Трудно сказать, — пожал плечами учитель. — Старец много о чем говорил. И мне кажется, что все это чистая правда.

Бакчаров задумался. После возвращения от старца ему не удалось поспать, он прилег на диван, заложив руки за голову и глядя в потолок.

— Мнето, Сеня, по большому счету все равно, кто он. Главное — это как освободиться от него. Я решил постараться его не замечать.

Бакчаров, лежа на спине, резко задрал голову и глянул на Чикольского, тот стал делать вид, будто все это время зачищал перо учителя.

— И что ты об этом думаешь? — спросил Дмитрий Борисович.

— Занятно, занятно, — серьезно покивал поэт Арсений Чикольский.

Подбородок и щеки были мокрыми под воротником, скулы щипал мороз, а ресницы слипались от инея. Бакчаров ехал к цирюльнику.

В пути он так озяб, что, когда поднялся на крыльцо и стал разговаривать через дверь с дочерью парикмахера, у него с трудом получалось выговаривать слова. Девушка в белом переднике распахнула дверь, запустила учителя и помогла раздеться.

— Благодарю, — промямлил смущенный Бакчаров.

Учитель почувствовал себя очень рассеянно и беспомощно. Она быстро лепетала, пшикая попольски, спрашивала о самочувствии, делах и даже брякнула, что была убеждена в кончине пана учителя. Ничему не удивляясь, озябшими руками Бакчаров снял очки, протер стекла и огляделся. В парикмахерской пана Тадеуша Вуйковского все было постарому, только шишковатая связка чеснока переместилась с порога на люстру и свисала теперь посреди комнаты.

Цирюльник принял Бакчарова с очень деловой радостью и тут же окружил клиента суетливой заботой.

По ходу бритья он все болтал о своей изгнанной дочери и при каждом польском «пш» плевал на запрокинутое лицо учителя. Время от времени он угрожал клиенту порезом, если тот продолжит ерзать на кресле. Он снимал очки и протирал их о покрывало учителя или прерывал работу, чтобы продемонстрировать подборку пожелтевших газетных вырезок с бесовскими подтекстами вроде: «…Четыре елки решено также установить жителями Елани. Так украшается Томск… Будут еще расставлены елочки гораздо интереснее — клином аж через реку, если слой льда аккуратно…» — и в этих кусках сообщений, по мнению внимательного поляка, путем нехитрого складывания первых букв каждого слова, газета тайно оповещала о бесчинствах орудующего в городе дьявола и давала дельные советы по ограждению от его лиходейств.

Бакчаров тайно надеялся повидать Елисавету Яковлевну и поэтому согласился на чай.

В камине гостиной уютно потрескивало пламя. На столе буйно закипал самовар, блестели волшебные узоры инея на окне, а из приоткрытой форточки быстро падал на пол морозный косматый пар. Комнату наполнял запах камина и сырых обоев. Учитель с удовольствием присел к столу и обнял ладонями горячий тонкостенный стакан.

— Маменька в отъезде, господин учитель, ожидаем завтра, — сообщила Тереза, накрывая на стол. Как оказалось, поляки содержали прислугу только по субботам, воскресеньям и церковным праздникам. Остальное время экономили и обходились собственными силами.