Он стоял там как ни в чем не бывало, немного неуверенно улыбаясь мне. Даже этой недели свободы он не желал мне дать. Даже этого.

Я сказала ему, чтобы он проваливал. Потом побежала в корпус.

И тогда я приняла решение.

Самоисполняющееся пророчество – да, папа? Если он ожидает кошмара, я обеспечу ему этот кошмар.

– Как ты сегодня? – осторожно спрашивает Винни-Пух.

Я не отвечаю.

Он кладет на стол новую книгу.

– Эта не такая мрачная, как «Под стеклянным колпаком».

Я читаю аннотацию на обороте обложки и рассеянно перелистываю книгу.

– Сам я очень ее любил, когда был в твоем возрасте.

Похоже, речь там идет о семнадцатилетнем Холдене, который считает, что почти все люди – идиоты. Мне куда больше нравится название по-английски: «Catcher in the rye»[25].

– Что произошло вчера? – спрашивает Винни-Пух.

Видимо, до него дошли рассказы о моем пребывании в камере наблюдения.

– Ничего.

Не хочу это обсуждать. Честно говоря, не верю, что Винни-Пух до конца понимает нравы изолятора. Он неглуп, я не то имею в виду, и даже не наивен. Просто если закрыть глаза достаточно крепко, можно сколько угодно отрицать действительность. У Винни-Пуха сложилась своя картина мира. Он знает, каким он хочет видеть этот мир, а ко всему, что противоречит этому образу, весьма эффективно поворачивается спиной или закрывает глаза. Шведский изолятор – хорошее место. Здесь у человека есть права, его содержат в приличных условиях в ожидании возможного суда. Издевательства, насилие и злоупотребление властью – это такие вещи, которые в мире Винни-Пуха можно увидеть только в кино.

– Может быть, тебе стоит поговорить об этом с Ширин? – говорит он.

Я не выдерживаю:

– Ты здесь, чтобы преподавать шведский. Обо всем остальном можешь забыть!

У Винни-Пуха виноватый вид, как у щенка, написавшего на пол.

– Мне что, написать на нее рецензию? – спрашиваю я, размахивая в воздухе книгой.

Он поднимает руку к лицу, словно боится, что я его ударю.

– Хорошо-хорошо, можешь написать рецензию.

– Спасибо.

На следующее утро я просыпаюсь с книгой на подушке. В мозгу сохранились смутные образы ночи, и мне трудно различить – что я читала, а что мне приснилось. Я чувствую себя, как Холден, когда тот просыпается в доме своего старого учителя и старик сидит, гладя его по волосам. Я долго стою над раковиной и плещу себе в лицо холодной водой.

Настроение поднимается, когда приносят завтрак. У охранников довольные лица, и кофе на этот раз не имеет привкуса козьей мочи.

За едой я листаю книгу, пытаясь понять, сколько же успела прочесть, прежде чем заснуть, когда дверь у меня за спиной снова открывается.

Одна из пожилых охранниц, с ясными глазами и бодрой улыбкой, у которой вид как у воспитательницы в детском саду, заглядывает ко мне:

– Пришел твой адвокат, Стелла.

– Подождет. Я пью кофе.

Она изумленно разглядывает меня, ничего не говоря. Наконец я с тяжелым вздохом поднимаюсь, складываю пополам бутерброд и запихиваю его в рот, запивая остатками кофе.

Волоча ноги, иду за охранницей в комнату, где меня ожидает Микаэль Блумберг.

– У меня хорошие новости, – говорит он, пожимая мне руку. – Прокурор разрешила свидание с родителями.

Я вздрагиваю всем телом:

– В смысле, свидание? Кто просил об этом?

Улыбаясь, Блумберг тычет себя пальцем в грудь:

– Ваш покорный слуга.

– Но…

Тревога шевелится в животе как змея. Мама и папа.

– Спасибо, но – нет, – отвечаю я.

Блумберг с озабоченным лицом подается вперед. Его лицо размывается, у меня кружится голова.

– Что ты хочешь сказать?

Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза.

– Я этого не вынесу, – говорю я и чувствую, как по щекам текут слезы. – Не хочу с ними встречаться.

Я знала, что папа до одури в восторге от Робина. Не раз слышала, как он восхищался им.

Заманить с собой Робина в лес не представляло никакой проблемы. А уж когда я это сделаю, он не устоит. Затем вся компания мальчишек подкрадется и застанет нас на месте преступления. Скандал будет страшный.

Папа, ясное дело, станет бегать по потолку. Я знала, что он еще не уехал, – его машина по-прежнему стояла на парковке у столовой.

Первая часть моего плана сработала прекрасно. Но когда я увела Робина за деревья, где нас не видно было из лагеря, у меня возникли сомнения. Робин поднял руку, чтобы прикоснуться ко мне, глядя на меня совсем другим взглядом, чем раньше. В его глазах светилась нежность, словно он действительно хорошо относился ко мне.

– Мы не можем этого сделать, – прошептал он, коснувшись меня кончиками своих тонких пальцев.

Он был прав. Я была близка к тому, чтобы испортить ему все. Его выгонят с должности, вероятно, никогда больше не примут на работу в Шведскую церковь. А то и еще что похуже.

Я хотела отомстить папе. Не Робину.

– Через пару лет, – проговорила я, медленно отводя его руку. – Через два года и одиннадцать месяцев мне исполнится восемнадцать.

Он улыбнулся.

– Ты готов ждать так долго? – спросила я.

У нас было еще несколько минут, прежде чем появятся мальчишки, крадучись среди деревьев. Я взглянула на губы Робина. Мне так хотелось его поцеловать. Только один разочек. Это же не опасно?

– Твой папа, – сказал он и повернул голову. – Адам – твой папа.

– И что в этом такого? Ты боишься моего отца?

– Боюсь? – рассмеялся он. – Кто может бояться Адама?

– Тогда в чем проблема?

– Ни в чем. Просто вы такие разные.

Он взял меня за руку и повел дальше в рощу:

– Пойдем.

Его зубы блестели в темноте.

Он хотел мне что-то показать. В своей комнате в корпусе вожатых. Когда я напомнила, что конфирмантам строго запрещено находиться на территории вожатых, он только рассмеялся:

– То, о чем никто не узнает, никому не принесет вреда.

Незнание – сила.

– А как же папа? – спросила я, нервно озираясь.

Робин не слышал меня.