пилит дрова, должен жить в тепле. Я себе дров жалеть не стану.

- Хоть здоровье свое пожалей.

- Мне и здоровья не жалко.

- Невозможная жара… Я, пожалуй, пойду к шоферу.

Шобхой стал одеваться. Жалсан сидит молча, думает: «Если бы я все это услышал от какого-нибудь комсомольца, не удивился бы. Но ведь он же…»

Член колхоза имени Ленина Шобхой Бадмаев и Жалсан, который так и не дослужился в дацане до сана габжи, до этой встречи не виделись много лет… Когда Шобхой ушел, в жарко натопленном темном домишке опять наступила гнетущая тишина.

ЭРЖЕНЯ

Много лет прошло с тех пор, как у старухи Должимы, матери Пэтэтхэна, остался во рту один-единственный зуб.

Это казалось старухе очень обидным. У каждого человека должен быть полный рот чистых, белых зубов. Или уж пускай совсем ни одного зуба не останется. У нас, у бурят, есть пословица, что одна головня никогда костром не станет, один человек семью не составит. Надо бы придумать пословицу и о том, что одного зуба во рту так же мало, как одного колеса у телеги. Может, и будет когда-нибудь такая пословица.

Несколько раз она отправлялась к врачу. Проходила половину пути, иногда даже на крыльцо в больнице поднималась. Постоит, попробует пошатать свой зуб, а он крепко сидит. Старуха боялась, что закричит, насмешит людей. От этого смелость у нее пропадала. И она возвращалась домой.

Не то три года, не то пять лет назад в улусе был старый доктор Алексей Семенович, он еще при белом царе выучился на врача. Кое-что поговаривал, правда, что он учился только четвероногих лечить, коров там, лошадей, а после схитрил, изловчился, достал бумагу, что ему можно и людей лечить. Однако не должно быть, брехня, наверно. Языкастые бабы выдумали, что с них возьмешь?

Но как бы там, ни было, Алексей Семенович лечил. Рука у него, правда, была тяжелая, грубая, занозу вытаскивает, а кажется, что палец с корнем отрывает. Теперь его нет, уехал куда-то, а на его место прислали из Ленинграда другого доктора - девушку, по имени Евгения Михайловна.

Все наши колхозники умеют не хуже самих русских произносить ее имя - Женя, а все же называют по-нашему, по-бурятски - Эрженя. Видно, им так приятнее.

Врач Евгения Михайловна Иванова, которую все у нас зовут Эрженей, очень душевный, отзывчивый человек. Она ко всем относится ласково. Кроме тех, конечно, кто в страдную пору хитрит, притворяется больным, чтобы получить освобождение от работы и в город по своим делам. А так со всеми приветлива, и мы все это хорошо знаем.

В общем, Эрженя стала у нас своим человеком, хорошо ужилась с колхозниками. В каждом доме как своя. Она и по-бурятски научилась - так разговаривает, что нас с тобой пять раз за кушак заткнет. А Алексей Семенович у нас десять лет жил, но совсем немного бурятских слов знал. Он запомнил только слова, которые ему для работы нужны. Мог спросить: «Кашель есть? Температура есть?» Мог сказать: «Дыши глубже».

А вы слышали, как наша Эрженя бурятские песни поет?

Как-то раз мать Пэтэтхэна, та старуха, которую последний зуб мучает, спросила Эрженю:

- Ты у нас, однако, совсем своя стала. Почему бы тебе замуж за бурятского парня не выйти? Или мне тебя сосватать?

Наша докторша тогда долго смеялась.

- Если, - сказала, - полюблю кого, без вашей помощи, Должима-абагай, замуж за него выйду.

Вот как ответила, точно острыми зубами шелковую нитку откусила. Старуха Должима ничуть не обиделась и тоже расхохоталась.

Пэтэтхэн у старой Должимы единственный сын. Он в нашем колхозе работает водителем грузовой машины. Дома он редко бывает, все время в поездках. В тот день, о котором мы вам сейчас расскажем, он собирался на своей машине в Улан-Удэ. Из дому ушел рано утром: надо было машину проверить, смазать, почистить, заправить бензином, маслом - мало ли хлопот перед большой дорогой. Когда Пэтэтхэн уходил, наказал матери, чтобы она приготовила ему новые перчатки. Он их недавно купил - кожаные, блестящие, на мягкой подкладке. Мать тогда сказала, что такие красивые рукавицы жалко таскать на работу, в них только по гостям ходить. Куда же он их засунул? Вечно у этого Пэтэтхэна ни в чем нет порядка. Оттого, видно, что холостяк…

Старуха долго пила свой утренний чай. Потом с трудом открыла тугой тяжелый ящик комода. Сверху лежал бумажник сына, который всегда он носит с собой.

- Вот тебе и на, - проворчала старуха. - Собирается в город, а бумажник здесь лежит.

Она раскрыла бумажник, покачала головой: «Ну да, здесь и деньги, и права жерве[16]. И какая-то книжечка… И вот еще бумажка».

Из пальцев Должимы-абагай что-то выскользнуло и упало на пол. Она подняла, рассмотрела и ахнула от удивления. Надела очки, еще раз посмотрела: да, в руках у нее была маленькая фотокарточка доктора Эржени. На карточке Эрженя была не в белом халате, не в серой пуховой шали, а в нарядном цветастом платье. С карточки она ласково смотрела на старую Должиму и улыбалась. Смех у нее был не только на губах, а и в глазах.

Мать Пэтэтхэна долго глядела на карточку: то отодвигала от себя, то подносила совсем близко. «Как эта карточка попала к сыну? - размышляла про себя старуха. - Может, на дороге нашел и не успел отдать? У него с других людей нет карточек… На каких-то документах есть его собственная фотография. Там Пэтэтхэн до самого подбородка испачкан лиловой печатью. А это как понять?»

В голове у нее мелькнула догадка: «А что, если?… Сын же у меня - мужчина. Молодой, холостой. Ты тоже молодая. И не замужем…»

Мать Пэтэтхэна спрятала карточку в бумажник, положила в комод. Села на стул и, когда немного успокоилась, стала сравнивать, сопоставлять в уме своего Пэтэтхэна и эту докторшу Эрженю. Пэтэтхэн не худой парень, конечно. Немножко рассеянный, наряжаться не любит, хотя и молодой. Эрженя ученая, в разных важных местах бывает. Ей премии, грамоты выдают, в газете портрет напечатали. В аймачном Совете она депутат… А сын кто? Пэтэтхэн и все. Шофер. Он, правда, хороший шофер. Это он сам говорил… От других-то она не слышала, чтобы его очень хвалили, не видела, чтобы он грамоты приносил или премии. Депутатом его тоже еще не избирали.

Она думает о сыне. Ну и что же, что только шофер? Зато какой красивый. Красивее всех в наших